Збигнев Херберт - Варвар в саду

Прежде чем автобус, едущий в Санлис, углубится в лес, можно еще раз увидеть в зеленом обрамлении дворец, отраженный в воде. Он появляется внезапно — как при вспышке молнии.

Санлис — город, через который прошла история. Она пожила в его стенах несколько веков, а потом удалилась. Осталась заросшая травой арена, разорванное кольцо римско-галльских стен, которые штурмует дикий виноград, остатки королевского дворца, аббатство Сен-Виктор, преображенное ныне в гомонящий интернат, и собор, один из самых старых в большой веренице готических соборов Иль-де-Франса.

И тем не менее про Санлис отнюдь не скажешь, что это унылый город, что это город безнадежно печальный, как корона, извлеченная из гробницы. Он подобен серебряной монете с изображением некогда грозного императора, которое сейчас можно без всякой опасности вертеть в пальцах, как орех. Город стоит на невысоком холме перед лицом вечных лесов и опоясан Нонеттой.

Мы упомянули, что в Санлисе один из самых ранних готических соборов, и тут требуются определенные пояснения, поскольку хронология в этой сфере ненадежна и вводит в заблуждение. Инициатором — если можно так выразиться — готики был Сугерий, министр и регент Французского королевства, который, будучи назначен настоятелем коронационного собора Сен-Дени (нынче он находится в рабочем предместье Парижа и стал черным от заводских дымов), приступил к реконструкции старой каролингской церкви, расширив ее портал, хоры и подняв свод. При этом были использованы стрельчатые арки и крестово-нервюрный свод, что, по мнению некоторых исследователей, и составляет сущность готики. 19 января 1143 года над городом пронесся сильнейший ураган, выворачивавший деревья и разрушавший дома. Собор же, который еще пребывал в процессе строительства, не был поврежден, что святоши сочли за чудо, а архитекторы — за доказательство конструктивной прочности сводов нового типа. Так была открыта новая эпоха в архитектуре.

Однако вопрос достаточно спорный, имеют ли арки, перекрещивающиеся в форме буквы X в крестово-нервюрном своде (изобретение которых, кстати сказать, ошибочно приписывают строителям готических соборов), такое важное функциональное и конструктивное значение, как это считали Виолле-ле-Дюк, Шуази {250} 250 Шуази Огюст (1841–1909) — французский архитектор и археолог, автор монументальной «Истории архитектуры» (1899). или Ластерри. Инженер Сабуре и архитектор Пол Абраам в результате своих исследований высказали поразительное утверждение, что этот тип сводов является всего-навсего декоративным элементом, и вывод этот был основан на обследовании соборов, подвергшихся бомбардировкам в 1914 году, и на лабораторных исследованиях прочностных характеристик тогдашних строительных материалов. Проблема не так проста, как могло бы показаться с первого взгляда. Вдобавок историки искусства с эстетическими склонностями делают упор скорей на стиль, чем на конструкцию, на совершенно новую систему пропорций готики.

В соответствии с широко распространенным взглядом новый стиль в искусстве возникает тогда, когда отцветает старый. Однако, если речь идет о смене романского стиля готикой, ботаническая эта теория не находит подтверждения. В середине XII века, когда появилась готика, никаких примет упадка романского стиля не удается обнаружить. Его вытеснение не обосновывалось и желанием строительства еще больших церквей, так как собор в Везле немногим меньше парижского Нотр-Дам, к тому же и сама планировка соборов не претерпела никаких принципиальных изменений. Некоторые связывают рождение готики с политической экспансией Капетингов, борьбой духа Севера с духом Юга, что нашло свое кровавое выражение в крестовом походе против альбигойцев. Но совершенно определенно и несомненно можно сказать, что появление нового стиля отвечало новой духовной позиции. Сосредоточенным, созерцательным романским соборам было противопоставлено динамичное и порывистое сооружение, в котором свет, «эссенция божественности», начал играть доминирующую роль. И это сошлось с любовью Сугерия к пышности, богатству интерьеров и витражам, подобным при тысячах горящих свечек соцветиям драгоценных камней.

Сугерий — фигура живая и безумно интересная. В этом сыне слуги, наперснике королей, политике, незаурядном организаторе и строителе крылись под сутаной священнослужителя могучие страсти. Многих современников он раздражал своей любовью к роскоши. Когда он пишет о золоте, хрустале, аметистах, рубинах и изумрудах, неожиданно принесенных ему тремя аббатами для инкрустирования креста, просто чувствуешь, как в глазах у него вспыхивает вполне мирской блеск. Да и скромность тоже была не самой сильной его чертой. В расходах по аббатству он предусматривает суммы, которые пойдут на устройство после его кончины тризны по нему, что до той поры было привилегией только королей. В соборе он приказал поместить тринадцать надписей, оповещающих о его личных заслугах. На одном из витражей мы видим его у ног Девы Марии. Он благоговейно преклонил колени, но руки его полны движения. Вдобавок имя его написано такими же большими буквами, что и имя Пресвятой Девы.

Сугерий был утонченным писателем и обладал живым умом; его связь с учением неоплатоников несомненна. Он безмерно возмущал святого Бернарда Клервоского, представителя суровой цистерцианской ветви ордена бенедектинцев, и спор этих двух столпов Церкви исполнен такой же страстности, как спор классицистов и романтиков.

Впрочем, перестройка аббатства Сен-Дени производилась не только по причине амбиций и эстетических вкусов Сугерия, но и по необходимости. Вот как с темпераментом писателя XIX века описывает он праздничный день в базилике:

«Часто можно было видеть возмутительную вещь, когда плотная толпа людей, двигаясь к выходу, сталкивалась с теми, кто пытался войти в храм, чтобы почтить и поцеловать священные реликвии, Гвоздь и Венец Господа нашего, и при этом все оказывались так стиснутыми, что никто не мог и ногой шевельнуть. Людям не оставалось ничего другого, кроме как стоять на месте, подобно мраморным изваяниям, и единственной их возможностью было поднять крик. Огромен и нестерпим был страх женщин; у них, стиснутых, как в давильне, плотной массой сильных мужчин, лица казались обескровленными масками смерти; они пронзительно кричали, словно в родовых муках; некоторые из них оказывались затоптанными, иных на головах несли мужчины, из жалости оказывавшие им помощь; многие из последних сил выбирались в монастырский сад, где старались отдышаться, и больше уже ничего не хотели. Порой и братья, которые показывали верующим орудия Страстей Господних, выведенные из терпения злобностью и сварами людей и не имея иного выхода, убегали вместе с реликвиями через окно».