Иван Панфилов - По тайге — не по карте

Я отчетливо представил оленей, разбивающих в кровь копыта… Значит, старого оленевода не обмануло предчувствие: не одна беда — так другая. Значит, при каждой перебазировке нам тащить имущество на себе. Раз десять за зиму, на большие расстояния… Значит, мы не выполним объем работ.

В палатке стояла тишина. Все были подавлены и расстроены.

— Хлопцы! Подождите горевать! — воскликнул Николай Можелев. — Мы тебе, Яргун, дадим спальный мешок, продукты… Вот жаль, палатки нет второй… Ты завтра, без нарт, уведешь оленей. Не везде же прошедшей осенью гололедица была — разыщешь пастбища!

— Вай-вай, однако, ты молодец, — улыбнулся старик. — Я как раз это соображай в голове.

— А мы, что же, барахло на горбу будем таскать? — спросил Хамов.

— Подожди-ка, — теперь я отлично представил план Можелева. — Мы по выкопировке определим объем работ с этой стоянки…

— И узнаем количество дней!.. — подхватил Кожухов. — Нормально, все нормально!

Мы тут же сели за карту и высчитали, что Яргун со своими оленями должен прибыть к нам на десятый день.

— Старина, а как ты один пойдешь? — спросил Кирилл — Всю дорогу олени шли по лыжному следу…

— А я езжай по рекам. Пока не найду олений мох.

Можелев мечтательно потянулся, успокоившись:

— Я недавно вычитал в одной газетке, что имеется такая жидкость… — Он достал замусоленную записную книжку, полистал: — Во! Хлористо-магниевая щелочь… Способна лед уничтожать. Разгреби снег, намочи составом лед — и, пожалуйста, сколько угодно ягеля!

От такой перспективы Яргун даже прищелкнул языком, что крайне редко с ним бывает.

Утром Недогадов и Кирилл Кожухов остались дооборудовать лагерь, наготовить про запас дрова. Остальные пошли на рекогносцировку.

Начиналась работа.

Первую триангуляционную пирамиду мы не увидели. Поднялись на сопку — должна же быть! На голой вершине из-под снега торчал кол. Разбросали снег, и обнаружили останки деревянного треугольника. На месте упавшей пирамиды срубили и поставили временную веху. Закрепили, чтобы не снесло ветром.

Вот теперь мы «привязались» к своему участку работ. Я ищу в бинокль по горизонту остальные точки — одной-единственной для теодолитных ходов недостаточно. Чтобы начать топоработы, на худой конец надо хотя бы две пирамиды. Обнаружил далеко на горизонте едва различимый силуэт — он то попадал в поле зрения, то исчезал напрочь: рефракция, наверно, приземные слои воздуха колеблются. Второй пункт оказался удаленным от нас километров на тридцать.

С сопки мы засекли по дыму свою палатку. В гористой местности зимой дым виден далеко даже невооруженным глазом.

С рекогносцировки в палатку возвращались другим путем — надо было посмотреть местность, ознакомиться. И чудо увидели.

Сначала понять ничего не могли — что за диво?! Вроде, ель — как ель, но до чего чудно растет. Не вертикально, как положено ей, а параллельно земле… Все четырнадцать-пятнадцать метров ствола тянутся, стелются по земле. А по дереву, через метр-полтора друг от друга, нормально растут вверх от ствола девять елочек. Крайнее деревце, растущее у корня елки-матери, повыше, остальные — меньше и меньше.

А еще говорят: в лесу все деревья одинаковы!

Печурка наша топилась, ребята ждали с ужином. Такой порядок был заведен: дожидаться своих с профиля. В маленькой шестиместной палатке-«простуде» тепло. Но это только с вечера. В эти недолгие теплые часы мы разнеживаемся, лежа поверх спальных мешков. Печка остывает, и мы мало-помалу забираемся внутрь спальников; а утром едва поднимаем головы — вспотевшие с вечера волосы примерзают к ткани… Вместо воды — в ведрах до самого дна лед.

Физзарядка нам не требуется. Снегом умоешься — и хорош. За день так «назаряжаешься», что косточки болят… Напляшешься возле теодолита, согревая пальцы то под мышкой, то за пазухой. Хлеб всухомятку съесть — и то времени жалко. Только и поглядываешь на солнышко — подольше бы не садилось за лесной гребень.

…Отряд вел работы уже больше месяца. К нам вернулся Яргун. На каждой стоянке он умудрялся находить корм для оленей. Пусть не очень сытно, но животные все же были накормлены. Обычно Яргун приходил с пастбищ поздно. Но когда случалось, что возвращался пораньше, было одно занятие, которому он отдавался всей душой — подледный лов. Старик с большим мастерством делал майны, рыбу ловил только самодельными крючками и на естественную приманку — высушенную и обработанную тузлуком рыбешку.

Если у меня была возможность, я старался непременно побыть с ним на рыбалке. Он занимался этим так серьезно и сосредоточенно, что к такой ловле могло подойти одно определение — работа.

Раз мы стояли с Яргуном у переката. Ледяной панцирь сковывает зимой глубокую воду, а на мелководье быстрое течение не дает спрятать воду под лед. Мимо нас проскальзывали гольцы-, наважки, форели… Рыбины как-то странно выпрыгивали вверх. Яргун смотрел на них, и узкие глаза его совсем сощурились-спрятались.

На том берегу неожиданно высунулась из воды усатая плоская мордочка.

— Яргун!.. Кто это?

— Где? — встрепенулся старик, сосредоточенно смотревший в воду.

Зверек успел нырнуть. Там, где он показался и скрылся, лопались по воде пузырьки. Но вот мордочка снова появилась: во рту у зверька, расположенного низко, как у акулы, трепетала рыбка.

— Выдра! — торжественно прошептал Яргун, — Так вот почему рыбешки выпрыгивай из воды…

Зверек покрутил головой и, не обнаружив ничего подозрительного, поплыл к береговому припаю. Секунда — и плоское, узкое тело оказалось на льду. Выдра опять огляделась. И стала кататься, словно собачонка. После «обтирочной» процедуры вскочила на ноги, отряхнулась, замерла.

Яргун предупреждающе взял меня за руку, и мы стояли тихо, не шелохнувшись. Когда хвост зверька исчез в воде, Яргун сказал:

— Выдру испугай, она уходи из этих мест. Совсем уходи.

Вечерами, при свете свечи или «консервного» светильника, мы приставали к Яргуну, чтобы он рассказал о себе. Старый нивх не был словоохотлив, но на одну тему говорить любил. Петр Недогадов, зная, на чем сыграть, вкрадчиво просил:

— Яргун, ты бы что-нибудь о жене своей рассказал.

Яргун поначалу молчал и, набравшись терпения, молчали все мы. Потом он неторопливо начинал.

— Я еще был низенький, когда стал ходи с отцом в тайгу. Мало с ним досталось ходи. Тридцать годов было — умер. Рано. Потом я женись, и ходи на охоту стал с женой. Мамка у меня сибко смелая: одна с ножом и луком иди на медведя. Как это? — а, душа с душой живи мы. Часто трудно бывай. Я хотел, чтоб мне больше трудно, а она возражай: «Тебе и мне, говорит, пополам». Но я старайся делать наоборот.