Иван Панфилов - По тайге — не по карте

— Настоящий ты мужчина, Яргун, — похвалил Можелев.

Старик лишь слегка улыбнулся, хотя польщен был. Он знал себе цену.

— Всегда говори: женщина слабая — поэтому никогда не убивай медведя. А моя мамка на охоту ходи порознь, требуй: «Сама!» Собака с ней. Собака лай, медведь становись на задние лапы, а мамка со всей силы вонзай в зверя длинный острый нож и пори ему живот сверху вниз. От сильной боли медведь ори, а мамка проскальзывай под переднюю лапу в сторону. Медведь бери свои кишки и вей, как веревки. И собака на него наседай…

Кирилл передернулся:

— Бесчеловечно как… Хоть и зверь дикий, но такие мучения! Бесчеловечно же, Яргун.

— В старые времена такая охота называй у нас храбростью. А еще у мамки слух был сибко-сибко чуткий, у меня такой не бывай. Припал к земле и меня мани: «Там соболь, под той корягой. Сетку давай». Однако жалостливый был мамка. Далеко зверька стреляй, а близко не трогай. Если не. медведь, а мелкий зверь. Как-то заяц выскочи на нас и уставься… И дрожи весь, слезы из глаз ходи. Запищи, словно ребенок. Мамка думай: за беляком лиса или росомаха беги. Ходи заяц обратно — там хищник, ходи вперед — мы с мамкой… Мамка ходи в сторону и пугай его — к-ак побеги беляк!.. Однако, надоедай я вам своим говори. Может, ложись спать?

— Не-не, рано спать, — гудели мы, — Рассказывай!

— Еще мало-мало. Осенью дело.

От нашего стойбиша охота далеко, залив еще не замерзай. А лед ждать сибко долго. И реши мы с мамкой вкруг ходи, по морской косе. Долго ходи-ходи, а потом отдыхай у тороса. И гляди мы — орлов сибко много, и все летай на лед и обратно. Ходи мы к тому месту. А там таймень лежи, ба-альшой… И орлы пируй над ним. С нами две собачки тогда ходи, а кушай им мало. Мамка говори: «Пусть таймень кушай». Но орлы ведь собак заклюй. И тогда мамка оставайся на берегу с ружьем, а я ходи туда, чтобы орлы на меня нападай. На животе ползи, потому что лед слабый, и тайменя толкай к берегу… Орлы догадайся, один, как стрела, упади меня и клевай в позвоночник. Сразу все отнимайся — нога, рука. Сибко-сибко я испугайся и закричи… Мамка моя разозлись и выстрели. Один хищник тут же летай не надо…

— Разве не запрещают убивать орлов? — спросил я.

— Тогда нет. Теперь строго-строго нельзя. После удара я еще лежи, не двигайся. Мамка палку мне давай и подтягивай за нее. Больно-больно мне, сибко орел тюкай в спину. Не мамка — так лежи я на льду и орел меня доклевывай…

Много у Яргуна за всю жизнь набралось таких историй, слушать его можно без конца.

— Яргун, нивхи народ первобытный, скажи, трудно, когда жизнь меняется круто, хоть и в лучшую сторону?

— Когда вместе с охотничьими припасами нам выдавай мыло, нивхи от него отказывайся: «Мыло, однако, не скусное, с него рот сводит хузе, чем с клюквы…» Еще заставляй нас садить картошку: вместо одной штука вырастай сразу десять. Мы, однако, долго не соглашайся. Потом посажай много-много картошки, штук, однако, двадцать. А через десять дней и десять ночей разрывай землю — картошка не прибавляй… Нивхи кричи: «Нас обманывай!» Ночуй мы теперь не в стойбищах торафе (юртах), а в срубленных русских домах, с широкими лавками, в каждом домике много маленьких домиков-комнат. Я сразу привыкай. А вот мамхать (старуха) еще долго живи в сибко плохой юрте. Она говори — так удобно: на одном месте сиди и можно делай все работы — сварить кушай на костре, спать. Потом мамхать приходи ко мне в гости. Сначала редко-редко, потом часточасто. Кости старый, зачем мерзни в юрте?! В избе тепло, ходи-ходи весь рост, прямой, как охотничий лук…

— Яргун, а почему нивхи дают своим новорожденным такие странные имена?

— Раньше обычай запрещай гилячке родить в юрте. Она заранее ходи в глухую тайгу и строй себе шалаш из жердей и коры. После этого оставайся там одна и живи. В тот шалаш ходи не надо! Все это время следи за гилячкой опасности: ветер и буран, жара и насекомые, зверье и голод… Так нивха часто погибай безвестно. А если роды проходи хорошо, то после них, что увиди первое — то и называй малыша: комар, сучок, ягель, палка, бурундук…

Наша таежная жизнь шла своим размеренным порядком. Мы сделали за зиму несколько перебазировок.

Уже виден был конец работы. Но меня сильно беспокоило, что запасы наших продуктов шли с «большим опережением», чем оставшиеся объемы работ. Не закончив полевые работы и предварительные математические вычисления, выходить топографам из тайги нельзя. Возвращаться потом на объект, за сотни километров — кто на это пойдет?!

На полевые работы выходит огромная армия таежников-разведчиков, взаимодействия их уточняются, как на фронте. Сложная, кропотливая работа сотен людей в партиях, экспедициях конечной целью ставит себе открытие месторождения. Геологоразведчики, буровики, нефтяники-промысловики пойдут по нашим стопам. Четкость, грамотность, добросовестность — вот что требуется от топографов в изначальной этой работе на месторождениях. Знал я одного оператора-магнитометриста: вместо того, чтобы работать на профилях, он «наблюдал» возле своей палатки… В полевом журнале у него все было умно: номера профилей, время наблюдений, погода, показания приборов. Не учел он самой малости. Если бы ему не было лень заглянуть в технический проект, он бы увидел, что подобные работы в его районе уже проводились, только мельче масштабом. Геофизики долго удивлялись, как это у горе-оператора вместо синклинальной складки антиклиналь получилась… А как не получится, если он «наблюдал» в сотне километров от района работ?

Другой топограф так подогнал данные в технической документации, что на поверку вышло, будто он с одного пункта увидел другой пункт… через гору.

Ребята мои, не говоря об Яргуне, из-за недостатка пищи не паниковали, не ворчали. Держались молодцом, хотя жили мы на «подсосе», недоедали изрядно. Брюзжал и возмущался один Хамов, он честил всех подряд, был всем недоволен. Чаще всего это недовольство адресовалось мне: из-за моей непредусмотрительности в отряде преждевременно кончились продукты.

Хамов теперь редко выходил из палатки, а если покидал ее, то только когда нужда приспичит. Про заготовку дров он даже не вспоминал, постоянно ссылался на нестерпимые боли в пояснице, желудке, в голове.

Яргуна он выносить не мог, и были на то основания. Как-то Хамова послали на прорубку просеки. Яргун, возвращаясь с оленьего пастбища, проходил мимо. Хамов курил, отдыхая около дерева.

— Чего, однако, делай Хамов?

— Работаю, «однако», не видишь?

— Моя гляди, как ты работай… Ой, лениво!

— Свою норму выполнил, сколько мне положено. А за других вкалывать не собираюсь.

— Сибко-сибко мала твоя норма. Каждый из нашего отряда прорубай больше, чем здесь у тебя.