Владимир Белоусов - Кто убил Влада Листьева?...

Ситуация возникла не при нынешнем Президенте и не после распада Советского Союза — мы на этот путь вступили гораздо раньше. Я хотел бы просто вспомнить, как мы шли к нынешней жизни хорошей.

Евгений Киселев остановился напротив большого экрана и посмотрел в глаза Михаилу Горбачеву, которого тут же после слов ведущего операторы показали крупным планом.

…По экрану поплыли кадры страшной телевизионной хроники, отснятой на территории бывшего Советского Союза за последние несколько лет: кровь, убитые, раскисшая грязь под сапогами, взрывы, разрушенные дома, слезы, плач, раненые, покалеченные. Каждый город непохож один на другой, но это только в мирное время. Когда вокруг война, когда вокруг пожарища, когда кругом рвутся снаряды, когда на улицах лежат неубранные трупы — разница между городами стирается. Вот и сейчас, глядя на эти страшные кадры, лишь по надписям бегущей строки можно отличить Назрань от Грозного, Узбекистан от Карабаха и Чечни. Заканчивается сюжет кадром разрушенного почти до основания дома, который постепенно переходит в надпись: Господи, останови нас…

Евгений Киселев, стоящий на фоне изображения Михаила Сергеевича Горбачева:

— Вот путь к десяткам тысяч жертв в Чечне, к убийствам журналистов, депутатов, предпринимателей, ко всей этой крови, которую мы видим последние два или три года, начинался издалека и он шел через Сумгаит, через Карабах, через Баку, через Вильнюс и Ригу 91-го года, через август 91-го года в Москве — и вот мы имеем ту ситуацию, которую мы имеем. Я слышал от некоторых людей, что на самом деле все-таки убийство Влада Листьева — это убийство политическое, это акция, это преступление направлено в очередной раз, чтобы взорвать политическую ситуацию в стране. С этим можно и соглашаться и не соглашаться, но я хочу сейчас спросить присутствующих коллег о другом: Вам не страшно? Вы сможете работать так, как вы раньше работали? Вот ты, Коля, сможешь работать так, как ты работал раньше или чем давать какой-то жесткий комментарий ты десять раз подумаешь теперь?

Николай Сванидзе:

— У меня ощущение после вчерашнего, что мне дали по физиономии, что мне дали пощечину и я думаю, не только у меня такое ощущение, — это я отвечаю на твой вопрос, кстати. Женя. Меня и всех нас, я говорю о себе — тут я настроен неколлективистски, меня хотят заставить бояться, мне это неприятно: я не хочу бояться, я боюсь бояться, потому что я мужчина, я профессионал, я хочу говорить то, что я думаю — точно так хотят заставить бояться очень многих людей. Это — оскорбление всем гражданам, это оскорбление всем журналистам, в первую очередь, но еще, в более первую очередь, с позволения сказать, это оскорбление власти, потому что власть не умеет нас защитить. Власть бессильна, власть импотентна. Значит мы должны сделать выбор, как говорил Тема Боровик: мы с этой властью дело имеем или мы с ней дело не имеем. Давайте рассуждать именно таким образом. Если мы с ней дела не имеем — то мы выходим с любимой мною Людмилой Марковной на улицу в ополчение и пытаемся сбросить власть — замечательно! Сбрасываем. Что мы делаем дальше? Кто приходит ей на смену? На смену приходит Ампилов: я не буду менять Ельцина на Ампилова — я не хочу и я сомневаюсь в том, что любой здравомыслящий человек этого захочет. Значит, мы должны попробовать с этой властью какое-то дело иметь, попробовать быть с ней в диалоге, полемизировать с ней, куда-то ее направляя, если мы — журналисты, если мы влияем на общественное мнение.

Евгений Киселев:

— А власть готова вести диалог?

Николай Сванидзе:

— Этого я не знаю. Это власти решать, но власти надо принимать это решение очень быстро.

Евгений Киселев:

— А у тебя нет такого ощущения, что власть живет сама по себе, что она произносит эти магические заклинания, а мы живем сами по себе — пресса абсолютно свободна до такой степени, что всем ветвям власти на нас, грубо говоря, на средства массовой информации, наплевать. Они расписываются в том, что они нас страшно уважают, любят, но чтобы мы не писали, не говорили, не снимали — они все делают по-своему.

Николай Сванидзе:

— Не может не быть такого ощущения, разумеется, ты прав! Но дело в том, что власть должна охранять не себя от граждан, а граждан от бандитов, иначе она недолго будет существовать в самоизоляции, потому что скоро будут выборы — если их не отменят, а навсегда их не отменишь.

Евгений Киселев:

— Так тебе не страшно?

Николай Сванидзе:

— Мне страшно, но скоро будут выборы и люди пойдут вслед за первым встречным мерзавцем, который скажет: "Я установлю порядок, я вас защищу". И мы все, как стадо баранов, и мы с тобой в том числе, пойдем напуганные и выберем волка, чтобы он наше стадо охранял — и он на нас отоспится, и на нас, и на ополчении Людмилы Марковны.

Евгений Киселев:

— Но раздаются голоса… Вот уважаемый мною Владимир Владимирович Познер прислал заявление, в котором, к моему изумлению, он говорит о введении чрезвычайного положения, с тем чтобы наступила настоящая демократия: когда разберутся с преступниками, с бандитами, с теми, кто нам мешает.

Николай Сванидзе:

— Ну пожалуй, если будет чрезвычайное положение, тогда я присоединюсь к Людмиле Марковне. Есть порядок и есть чрезвычайное положение, я думаю — это разные вещи.

Ирена Лесневская:

— Знаете, мне, честно говоря, даже несколько неловко, что у нас тут какой-то полемический спор, ушедший в политику…

Ушел от нас замечательный человек, наш коллега, и здесь сидит горстка небольшая телевизионщиков — людей, которые в течение очень многих лет работали рядом с ним — и мы превращаем этот вечер в трибуну для политики, в трибуну для Михаила Сергеевича Горбачева, в трибуну, которая призывает нас сегодня свергнуть власть, защищать ее или не защищать — я совершенно с этим не согласна.

Вот я — не боюсь, чхала я на них. Понимаете, я не боюсь: это — моя профессия, я здесь прожила, в этом доме, двадцать семь лет — в этом доме, в телевизионном доме — и все эти люди не могут бояться, потому что все эти годы мы делали то, что хотели. Да, нас ломали, они нас заставляли… они думали, что нас заставляют делать то, что они хотят. Но в этом доме царили культура, духовность, блистательные программы, которые сейчас в "Фонде" идут по НТВ, и все, что осталось здесь — это телевидение. Нас раскидало по разным каналам, в силу разных обстоятельств.

Я не хочу говорить сегодня о политике. Я хочу говорить о новом телевидении, из-за которого ушел Влад, потому что он именно этого хотел — нового телевидения, потому что "Останкино" погрязло в грязи, в мафиях, в непонятных каких-то валютных ларьках. Здесь омерзительный дух, здесь смердит — об этом надо говорить. Именно, поэтому было создано это общественное российское новое телевидение, на которое мы хотели прийти, профессионалы, и сделать его заново. Я не хочу больше говорить о политике…