Василий Песков - Окно в природу-2002

Еще одним героем новостей стал козел по кличке Бандит. Он, помню, любого норовил поддать рогами под зад и, видимо, соскучившись по этой забаве, напал на мирного, ласкового, готового каждого облизать кобелька Тюбика. Столкновенье у конуры закончилось переломом передней лапы у кобелька. Агафья замотала лапу бинтом, смоченным в растопленном парафине от свечки. Тюбик две недели покорно носил повязку, а когда почувствовал, что она уже не нужна, сорвал зубами.

А козла схарчили — на прясле висит белая его шкурка. Разбойник без сожаленья был отдан на прокорм плотнику и жестянщику, присланным сюда заботливым администратором таежного городка Таштагола Владимиром Николаевичем Макутой.

— Поглядите-ка… — повела нас Агафья взглянуть на усадьбу с реки.

Одна из избушек была покрыта оцинкованной жестью и ослепительным зеркалом сияла на солнце.

— Ты, Агафья, теперь как «новая русская»…

Агафья вполне понимает значенье этих двух слов и, смущенная, ухмыляется. Крышей она любуется и радуется, как ребенок игрушке. Залетевший сюда «большой человек» из Новокузнецка, оглядев протекавшую Агафьину конуру, распорядился с вертолетной оказией доставить железо. А два мастера из Таштагола, съев между делом козла, соорудили крышу, на которую Агафья теперь почти молится.

Под крышей, правда, все осталось по-прежнему — посуда, мешки, инструменты, обувка, запасы еды свалены в не поддающемся описанию беспорядке. (Тут же, рядом, разгребает сор приболевшая курица.) Но эта «окружающая среда» для Агафьи — родная с детства. Порядок в жилище был для нее чуждым и неудобным, из-за чего распался в позапрошлом году житейский союз с москвичкой Надеждой. Но крыша… Крышей действительно можно гордиться. Агафья показала затес на матице: «Изба Агафьи Карповны Лыковой».

— Вот порадовался бы Карп Осипович…

— Да, тятенька-то и в помыслах не мог увидеть такое, — согласилась Агафья. Она так гордилась замечательной кровлей, что неожиданно согласилась влезть по лестнице на чердак и, свесив ноги, сфотографироваться.

Каждый по-своему прав

Когда окончились разговоры о новостях и постройках, дело дошло до гостинцев. Их раздача была всегда приятным для всех ритуалом. Перечислить подарки имеет смысл для того, чтобы знать вкусы и нужды робинзонов тайги. По традиции в этот раз: батарейки, лампочки, лимоны, мешки с сахаром, мукой и крупой. По просьбам: Агафье и Наде — куски сатина, ситца, фланели; Ерофею — чай, сало, удилище, лески, крючки, ремень для протеза, бинты, мази, лекарства.

Детскую радость Агафьи вызвала привезенная другом моим Николаем Николаевичем Савушкиным посуда: белые, расписанные вишенками кастрюльки — от крошечной до большой — и столь же нарядный чайник. Агафья полдня ходила, не выпуская его из рук.

Привез я Агафье присланную с Украины посылку. Вещи в ней были для таежницы явно не подходящие, но решил привезти — посмотреть, как примет. Достаю по порядку. Джемпер в серебряных блестках, юбка и кружевная ночная рубашка вызывают снисходительную улыбку. А когда из мешочка я вынул превосходный бюстгальтер, Агафья расхохоталась: «Козлу на рога повесить…» Но варежки и аккуратный, с цветной каемкой платочек явно пришлись ко двору. Варежки спрятаны были на печке («Зима-то у нас стояла — тридцать семь градусов»), а платочком Агафья накрылась и целый день щеголяла в нем, надев также свежее платье и резиновые сапоги. Пишу об этом с улыбкой. Агафья, по натуре смешливая, задает такой тон.

А разговор серьезный состоялся в хижине под оцинкованной кровлей после обеда. На вопрос: «Как живется?» — Агафья вздохнула:

— Не сладко живется. Болезни…

Болезней много. Все они связаны с простудами, с тяжкой работой. Лет Агафье немного (пятьдесят семь), но и немало при постоянной борьбе за существование. В начале минувшей зимы, пойдя за сеном (десять километров в горы), они с Надеждой застигнуты были метелью и две ночи провели без сна у костра. Нелегко работать и в огороде, лежащем на крутом склоне, собирать кедровые шишки. И домашних дел прорва. А болезни часто укладывают в постель.

Лет двенадцать назад, поверив в таблетки, Агафья стала много их потреблять, полагая, что «все на пользу». Потом, считая, что есть от таблеток и вред, обратилась к лопухам репейника, к лесным кореньям и травам, какими лечились в семье. Но всегда Агафья просила привозить ей мази для растиранья. В этот раз такой просьбы я в письме не увидел. Оказалось, какой-то умник внушил таежнице: «черточки» (штрих-код) на упаковке — «знак дьявола». Объяснить, что это все чепуха, не удалось. «Нет, Василий Михайлович, этот знак нехороший, я и в книгах читала: знак будет». Спорить с Агафьей немыслимо, в чем уверена — не отступит.

— Как живут остальные?

— Все в трудах. Иначе не можно. Ерофей каждодневно пилит, колет и носит в мешке дрова. А каково это, с одной ногой-то? И у Надежды много трудов.

— Ну а как меж собой?

Этот вопрос, присмотревшись, задавал я два года назад. Увидел теперь: ничто к лучшему не изменилось. Живут все трое недружно, каждый «своим домом» — свой хлеб, куры и козы свои. Общие заботы как-то объединяют, но больше ссор. Обнаружить тут правых и виноватых нельзя, послушаешь: каждый по-своему прав. Налицо то, что называется «психологической несовместимостью». В изолированных условиях (космос, тайга, полярные станции) проявляется это с особенной силой и нередко кончается драмой. Прибавим сюда несходство сильных характеров, разность условий, в которых все вырастали, прибавим строгости «лыковской веры». О подробностях отношений писать невозможно, не нужно. Даже Ерофей не стал ни о чем говорить: «Что ты! Они потом обе меня съедят, скажут: не дело болтать». Трое людей живут, скованные одной цепью — податься каждому некуда. Терпят друг друга, и то хорошо.

Юбилейная встреча

Двадцать лет назад так же вот летом познакомился я с семьей Лыковых. От нее осталось двое — отец, Карп Осипович, и младшая дочь. Все было интересным в этом эксперименте, поставленном самой жизнью, — тридцать два года житья в отрыве от людей. Как выжили? Чем питались, как одевались, добывали огонь, чем освещали жилище, как охотились, ловили рыбу, вели счет времени, боролись с болезнями? Обо всем отец с дочерью рассказали. На вопрос, что же было трудней всего в той жизни, глава семьи отвечал: «Хлебать без соли».

Двадцать лет подряд в разные времена года, иногда два-три раза в году бывал я у Лыковых, стал для них человеком близким. Поначалу интересовала меня прошлая жизнь семьи, но постепенно стало интересно наблюдать, как «жизнь мирская» влияла на прежних отшельников. Наблюдение главное: Лыковы были поражены открытьем, что люди не только не сделали ничего им плохого, но проявили к ним участие, милосердие, во многом и помогли.