Кнуд Ромер - «В Датском королевстве…»

Феерические, блистательные, неожиданные, колдовские, скорее замечательно начинающиеся, чем безупречно законченные, рассказы Динесен прежде всего причудливы. Нелепость, абсурд, гротескная или неправдоподобная деталь то и дело вторгаются в них, временами разрушая драматизм или тонкость эпизода. Эта непобедимая тяга к эксцентричности сильнее ее воли, как у других юмор или мелодраматизм. От рассказов Динесен нужно всегда ждать неожиданностей. В неправдоподобии она видела саму суть литературы. Так говорит кардиналу в новелле «Потоп в Нордернее» извращенная и прельстительная фрекен Малин Нат-ог-Даг, излагая в окружении вод, которые должны их неминуемо поглотить, свою теорию о Боге, предпочитающем истине, «которую он давным-давно знает», маскарад, поскольку «истина хороша для портных и сапожников». Истина литературы для Динесен — в ее обманчивости, обманчивости явной, настолько искусно изготовленной, настолько экзотичной и прелестной, настолько непомерной и притягательной, что ее в конечном счете предпочитают правде. Поучения князя церкви в этой новелле: «Не бойся абсурдного! Не чурайся фантастического!» — могли бы служить девизом искусства Динесен. Однако понятие фантастического тут следует ограничить тем, что в силу своей безмерности и причудливости не умещается в наше привычное представление о реальном, и исключить из фантастического все сверхъестественное: хотя умерший в ее рассказах воскресает и восстает из преисподней, чтобы — как это делает корсар Мортен де Конинк в новелле «Ужин в Эльсиноре» — отужинать с двумя своими сестрами, фантазия у Динесен, при всех излишествах, всегда уходит корнями в реальный мир, как это бывает в театре или в цирке.

К прошлому Динесен притягивала память о детстве, воспитание, аристократическое мировосприятие, но еще и его нереальность. Отодвигая свои истории на век-два назад, она могла ослабить поводья, дать волю воодушевлявшей ее антиреалистической страсти, тяге к гротеску и причуде, не чувствуя себя прикованной к современности. Любопытным образом проза этой писательницы с такой свободной и выбивающейся из рамок фантазией, незадолго до смерти хвалившейся Даниэлю Жиллесу [67] Даниэль Жиллес, барон де Пелиши (1917–1981) — бельгийский писатель, автор биографий Л. Толстого, А. Чехова, Д. Г. Лоуренса. , что не испытывает «ни малейшего интереса к социальным вопросам и фрейдистской психологии», а всего лишь «придумывает красивые истории», появилась на свет в тридцатые годы, когда западная словесность маниакально кружила вокруг реалистического описания политических проблем, социальных обстоятельств, психологических сложностей, нравоописательных картин. Поэтому Андре Бретон считал, что над романом тяготеет проклятие реализма, и вовсе изгнал его из литературы. На фоне общего повествовательного реализма встречались и исключения, писатели, шедшие наперекор основному потоку. Одним из них был Валье-Инклан, другим — Исак Динесен. У обоих рассказ, ни в чем не уступая стихам, превращался в сон, сумасшествие, бред, тайну, игру.

Семь фантастических рассказов книги превосходны, но «Обезьяна» лучше других и, если говорить обо всем написанном Бликсен, полнее всего воплощает ее причудливый, утонченный мир изысканного покроя, прихотливой чувственности и неуемной фантазии. В этой восхитительной жемчужине все взаимосвязано и уравновешено, поэтому трудно передать ее содержание в нескольких словах. На нескольких страницах здесь собраны совершенно разные истории, искусно переплетенные друг с другом. Одна из них — глухая борьба двух внушающих страх женщин — элегантной канонисы Седьмого монастыря и юной, диковатой Афины, которую канониса задумала выдать за своего племянника Бориса, используя для этого все законные и незаконные методы, включая любовные зелья, обман и насилие. Но неукротимая канониса сталкивается со столь же неподатливой волей юной великанши Афины, выросшей в суровых лесах Хопбаллехуза, ударом кулака без малейшего смущения выбивающей галантному Борису два зуба и сцепляющейся с ним в смертельной схватке, когда подстрекаемый тетушкой юноша пытается девушку соблазнить.

Мы так и не узнаем, кто из двух женщин одержал в этом поединке верх: история вдруг обрывается, и читатель попадает в неожиданно вклинившийся другой рассказ, который до поры, незаметно как змея, скользил под первым: речь идет о взаимоотношениях канонисы Седьмого монастыря и обезьяны, привезенной ей из Занзибара племянником-адмиралом и во всем подражавшей хозяйке. Яростное вторжение обезьяны (она врывается в комнату, разбив окно и пылая страстью, которую не назовешь иначе как сексуальной) в тот самый момент, когда канониса почти завершила свою военную операцию, заставив Афину согласиться на замужество с Борисом, — один из самых трудных и мастерски решенных эпизодов в мировой литературе. Этот зазор в рассказе — такой же гениальный фокус, как проезд флоберовских Эммы и Леона в фиакре по улицам Руана. Мы догадываемся, что происходит внутри фиакра, но рассказчик не говорит об этом ни слова — он лишь намекает, предоставляя читателю додумывать и подстегивая его воображение красноречивым молчанием. Точно так же утаивает факты, втягивая в свою повествовательную воронку, новелла Бликсен. Хитроумное изложение эпизода изобилует второстепенным и скрывает главное — греховную связь обезьяны и канонисы. Тем самым, эта мерзкая связь молчаливо мерцает и вырисовывается перед читателем с той же или даже еще большей силой, чем перед ошеломленными глазами свидетелей невероятного происшествия, Афины и Бориса. То, что в конце рассказа удовлетворенная обезьяна взбирается на бюст Иммануила Канта, составляет квинтэссенцию головокружительной ювелирики, образцами которой наполнен мир Динесен.

Увлекать, отвлекать, развлекать: многие современные писатели оскорбятся, напомни им кто-то о подобных обязательствах литературы. В годы появления «Семи готических историй» мода диктовала, что писатель должен быть критической совестью общества или испытателем возможностей языка. Долг и эксперимент — вещи, кто спорит, почтенные, но, если история скучна, ее не спасет никакая доктрина. Рассказы Карен Бликсен бывают не во всем совершенными, бывают излишне запутанными, но скучными они не бывают никогда. Ее проза анахронична еще и в этом: рассказать для нее — значит околдовать, помешать зевку любой уловкой — нагнетаемой тревогой, жестоким открытием, внезапным происшествием, разящей деталью, невероятным появлением. Ее неисчерпаемая и эксцентричная фантазия то переплетет историю бесчисленными анекдотами, то направит рассказ по самому неожиданному руслу. Смысл этих рискованных шагов и головоломных трюков — привести читателя в замешательство, и это автору всегда удается. Сюжеты ее рассказов разворачиваются в неопределенной зоне — это уже не физика, но еще не фантастика. Их реальность почерпнута из обеих областей, но не принадлежит ни к одной, как это случалось в лучших новеллах Кортасара.