Кнуд Ромер - «В Датском королевстве…»

Йоханнес.Рассудок, как вы это называете, вернулся.

Доктор.Вам показалось, что вы видите тело своей невесты, и все погрузилось во мрак. Когда вы очнулись от обморока, разум вернулся. А ваша память тоже вернулась?

Йоханнес.Мало-помалу я все вспомнил.

Доктор.Вот видите, Борген. Что я говорил? Мои методы лечения…

Борген.Нет, доктор, помолчите. Я буду восхвалять только моего Бога, Ему одному честь.

Доктор.Так, значит?

Борген.Да, доктор, да. Ваши методы — они тут, перед нами.

Доктор.Благодарю вас, Миккель Борген. Если все кончается плохо, это я виноват, если хорошо, это заслуга вашего Бога.

Пастор.Тише, дорогие друзья, тише, тише! Что бы ни случилось, не забывайте, что мы стоим у гроба.

Борген.Но Йоханнес, почему ты сбежал? И где ты пропадал? Что с тобой было? Почему ты ничего не сказал?

Йоханнес.Я не мог. Мне был нужен покой, одиночество, природа… собрать тысячи мыслей…

Борген.Мальчик мой, мальчик мой! Рассудок вернулся к тебе. Теперь ты в своем уме.

Йоханнес.Нет, не в своем, а в вашем. Я вернулся к тому, что меня ужасало — стал разумным среди разумных. И мне остается одно: молить Бога вновь лишить меня рассудка.

Борген.Йоханнес, не кощунствуй.

Йоханнес.Нет, это вы кощунствуете. Разве это христианское погребение? Где победная убежденность веры в воскрешение?

Борген.Йоханнес, Йоханнес, мы — маленькие и жалкие люди.

Йоханнес.Это поношение Бога — быть маленькими и жалкими, когда у вас есть такой великий и могущественный Бог. Вот вы стоите, беззащитные перед смертью, подобно нагим птенцам в кошачьих когтях судьбы! Вы цепляетесь за языческие рассуждения и никчемные человеческие утешения. А ведь это ради вас Христос жил, умер и воскрес, для вас он добыл Слово, как когда-то Прометей добыл огонь.

Борген.Все это правда, но это все так трудно.

Йоханнес.Да, трудно. Но даже если в крови вашей не достает христианства, чтобы предвкушать Пасхальное торжество Воскрешения, вы могли бы набраться мужества для молитвы и спросить, нельзя ли, чтобы Он вернул ее вам. Это не пришло в голову ни единому среди вас.

Петер.Но ведь написано: «Ты не должен искушать Господа твоего Бога».

Йоханнес.И все же вы могли спросить, нельзя ли. Смотрите, я спросил, я лежал в одиночестве на снегу и молил, пока не почувствовал тепло и не получил разрешение. И тогда я побежал домой, исполненный ожидания, счастливый, сильный. А теперь я стою здесь, раздавлен вашим горем и сомнением, нет, отречением, стою среди людей, христиан, скованный ледяным бессилием, как и все вы.

Миккель.Зачем все это — стоять и кричать над мертвым телом моей жены?

Йоханнес.Затем, Миккель, брат мой, дорогой, честный, цельный человек, никогда не оскорблявший Бога лицемерной верой в Него, что это плачевно и страшно, Бог добр и могуществен, а земля Его пребывает в небрежении, ибо нет среди верующих ни единого, кто бы верил.

Доктор.Поберегите свои нервы, Йоханнес Борген.

Йоханнес.Да, среди неверующих есть верующие. Ингер, неужели ты должна истлеть, потому что наше время тлетворно? Так пусть же это свершится! Кладите крышку! Оставайтесь в своем полуверии и самодовольстве! И дайте мне вернуться во мрак, во мрак и милосердие ночи. Вот, мрак уже надвигается.

Марен.Ты бы поторопился, дядя.

Йоханнес.Дитя! Величайшее в Царстве небесном! О тебе я забыл. О да, дитя, в тебе спасение. Смотри же на свою мать, девочка. Когда я назову имя Иисуса, она поднимется. Смотри же на нее, дитя! И я приказываю тебе, ты, умершая…

Пастор.Я протестую! Отпустите меня, доктор. Я протестую. Выведите его! Он все еще безумен. Это возмутительно. Чудо не может произойти. И с этической, и с религиозной…

Йоханнес.Лицемер, сам того не ведая, ты в церковном облачении служишь Сатане, ты парализуешь мою силу. Ты всегда преследовал пророков и побивал камнями апостолов. Вон отсюда!

Пастор.Я не отступлюсь. Я нахожусь здесь по долгу службы.

Йоханнес.Ну, ладно. Оставайся здесь по воле государства, только не по воле Бога. Услышь же меня, Отец мой небесный, вручи мне Слово, Слово, что Христос добыл для нас с небес, Слово, созидающее, животворящее, вручи мне его сейчас! Услышь меня, ты, умершая! Во имя Иисуса Христа, разверзающего могилы, по истинной воле Божией, вернись к жизни! Тебе говорю, женщина, встань!

Миккель.Ингер!

Борген.Боже всемогущий!

Ингер.Ребенок? Где он? Он жив?

Миккель.Да, Ингер, да, он живет в доме Божием, но ты живешь со мной, со мной, со мной.

Борген.Господи, прости меня, прости меня, я человек грешный.

Петер.Миккель, это древний Бог, из времен Элии, всегда тот же Бог. Аллилуйя!

Пастор.Да, но это… это физически невозможно. Это не может произойти.

Доктор.Система со «смотрителями покойных» должна быть уничтожена.

Йоханнес.Портвейна! Принесите ей стакан портвейна.

Андерс.Да, да, сейчас.

Борген.Йоханнес! Ты ведь не умрешь, Йоханнес?

Йоханнес.Нет, я только немного устал. Нет, милый отец, только теперь жизнь для нас начинается.

Миккель.Ах, Ингер! Да, жизнь, жизнь!

Борген.Жизнь!

Пение псалма раздается из-за двери, которую Андерс, входя с вином, оставляет открытой.

И хвалебное песнопение продолжается.

Баронесса Карен Бликсен де Рунгстедлунд, выдающаяся писательница, подписывавшая свои книги псевдонимом Исак Динесен, была, судя по всему, женщиной необыкновенной. Есть ее фотография, где она снята в Нью-Йорке вместе с Мэрилин Монро: перед нами осколок личности, буквально изглоданной сифилисом, и вовсе не красавица-актриса, — тем не менее, полные иронии и неуспокоенности огромные глаза, высохшее до костей лицо писательницы целиком перетягивают снимок на себя.

Бликсен родилась в Дании, в поместье на морском берегу между Копенгагеном и Эльсинором, которое сегодня очень похоже на нее, существо мечтательное и непредсказумое, — теперь это островок экзотических растений и птиц. Она появилась на свет в 1885 году, но как будто бы воспитывалась веком раньше, в период, который начался в 1781-м и вместе со Второй империей закончился в 1871-м, — сама Бликсен называла его «последней великой эпохой аристократической культуры». В этом временном промежутке разворачиваются почти все ее истории. По духу она была женщиной XVIII и XIX столетий, хотя друзья — о чем она рассказала в одном из блистательных интервью своих последних лет — измеряли ее возраст «тремя тысячелетиями». Карен Бликсен никогда не посещала школу и получила образование у поразительных воспитательниц, к двенадцати годам научивших ее сочинять эссе о трагедиях Расина и переводить Вальтера Скотта на датский. Ее образование было многоязычным и космополитическим; датчанка, она по большей части писала на английском.