Эдвард Люттвак - Стратегия. Логика войны и мира

Таким образом, сначала стратегическая автономность ядерного оружия была лишь снижена невоенными методами, которые оставались почти невидимыми. И к тому моменту, когда Соединенные Штаты и Великобритания все-таки отреагировали на эту стратегию, сначала в Европе, а затем и за ее пределами собственными мерами контрподрывной деятельности (финансируя антикоммунистические партии, СМИ, профсоюзы и т. д.), большое количество подобных «туннелей» уже было прорублено под стеной ядерного устрашения, и этот процесс продолжался. Противоборство в логике этого сценария продолжалось еще десятилетия, вплоть до окончания «холодной войны», принимая различные формы. В «репертуар» добавились военные силы стран-сателлитов, спецслужбы, поддержка повстанческой деятельности и международных террористов.

Таким образом, первым результатом ядерного сдерживания стало отвлечение воинственных усилий в сторону менее видимых или непрямых форм конфликта, которые всегда исключали прямое американо-советское боевое столкновение, но не вооруженное насилие в целом. В то время как непрямые и тайные формы конфликта стали частью повседневной реальности международной политики, ядерное оружие вызывало и более прозаические защитные реакции. Советский ответ на угрозу американских ядерных бомб, доставляемых американскими бомбардировщиками дальнего радиуса действия, заключался в придании наивысшего приоритета системам ПВО. Огромное количество оставшихся со времен войны, но все еще вполне пригодных зенитных орудий, радаров, скопированных с моделей, некогда переданных Соединенными Штатами по ленд-лизу, и первых реактивных истребителей и ракет, укрепляло новую систему ПВО, предназначенную для отражения американских бомбардировщиков.

Обычно именно оборонительная реакция больше всего снижает чистый эффект нового вооружения, но в случае ядерного оружия это было не так. Даже системы ПВО, гораздо более эффективные, чем те, которые имелись у СССР в первые послевоенные годы, не сумели бы противостоять ему, потому что всего лишь один-единственный уцелевший бомбардировщик мог бы причинить невосполнимый ущерб. Учитывая неизбежную контрреакцию по усилению жизнеспособности бомбардировщика в боевых действиях, эффективность ядерного оружия едва ли могла быть серьезно снижена одной только системой ПВО.

Даже до того, как Соединенные Штаты столкнулись с угрозой равноценного возмездия (1945–1949 годы), некоторые самоограничения затрудняли применение ими ядерной бомбы. Это оружие не могло разрушить весь мир, но несколько атомных бомб способны были опустошить крупный город, и их огромная разрушительная сила сама по себе превосходила кульминационную точку военной целесообразности по многим причинам, вне зависимости от возможной реакции на применение ядерного оружия со стороны противника. Такая высокая степень разрушений, причиненных даже заклятому врагу, была бы политически неприемлемой и дома, и за границей, если бы только речь не шла о каких-то широкоизвестных и общественно признанных интересах. Поэтому даже во время существования монополии США на обладание ядерным оружием оставалось свободное пространство для целой категории различных войн, которые могли бы вестись «обычными» вооруженными силами. Речь шла, конечно, только о небольших войнах, и велись бы они, несомненно, в отдаленных местах, против второсортных соперников, в интересах не столь уж важных союзников. Возможно, эти войны оправдывали бы себя, но не войны с применением атомного оружия. Таким образом, стратегическая самостоятельность, которую многие охотно присвоили ядерной бомбе, бесполезной уже в применении против непрямого или скрытного нападения, оказалась еще более иллюзорной в контексте недостаточно провокационной агрессии.

И вскоре на горизонте замаячило еще большее снижение стратегической автономности атомной бомбы. Симметричная реакция, вызванная американской ядерной монополией, к 1949 году принесла первые плоды, когда Советский Союз испытал свой первый ядерный заряд (и даже еще раньше — до 1945 года, когда советские разведчики сумели внедриться в «манхэттенский проект»). Хотя между силами бомбардировочной авиации обоих государств не существовало равновесия, одни из них были еще малы, а другие находились в зародыше, но сфера ядерного сдерживания все-таки была затронута самым непосредственным образом: так текущая стоимость будущих денег обычно преуменьшается в то время как будущая военная мощь наоборот — преувеличивается [131].

Как только появилась угроза симметричного возмездия, стратегам пришлось стать более осторожными в том, что касалось предполагаемого применения ядерного оружия, а политические лидеры теперь гораздо неохотнее выступали с угрозами — даже с угрозой устрашения.

То, чего могла бы достичь угроза применения ядерного оружия, либо навязывая другим те или иные действия (принуждение — corpulence), либо вынуждая их к бездействию (сдерживание — deterrence), всегда было ограничено оценками другой стороной вероятности действительного применения атомного оружия, а эта вероятность неизбежно снизилась после того, как стал возможным ядерный ответный удар. До определенной степени на оценках возможности применения ядерного оружия стали сказываться представления о характере политического руководства той страны, которая, как предполагалось, должна прибегнуть к «убеждению»: те лидеры, которых считали очень осторожными, внушали меньше опасений, чем те, кого считали безрассудными. Несмотря на размышления о политической роли безумия, при попытках добиться чего-либо убеждением не было необходимости особенно сомневаться в степени осторожности американского или советского руководства, обычно и так проявлявшего осторожность. Вместо этого пределы ядерного сдерживания определялись в основном восприятием важности интересов, стоявших на кону для каждой из сторон. Одной и той же угрозы было бы вполне достаточно для удержания Советского Союза от прямого нападения на американскую территорию, но она звучала бы гораздо менее убедительно, если бы речь шла о защите второстепенного союзника от периферийного советского вмешательства.

«Баланс взаимно оцениваемых интересов», таким образом, присоединился к балансу технических возможностей при определении того, чего можно достичь с помощью угрозы применении ядерного оружия, сломав простую связь между наличной ядерной мощью и ее ценностью для успеха сдерживания или принуждения. Советские оценки американских интересов с точки зрения американцев, равно как и американские оценки советских интересов с точки зрения Кремля, могли извращаться обеими сторонами посредством искусной пропаганды [132], но лишь в известных пределах: не всякое находившееся под угрозой место можно было превратить в. Берлин, который надо было защищать любой ценой; и не каждые международные связи Советского Союза можно было возвести в степень священного союза.