Олесь Бузина - Докиевская Русь

Две трети нынешней Украины населяли тогда тюркские племена. Все, что располагалось южнее Роси на правом берегу Днепра, и Ворсклы — на левом — принадлежало печенегам, пожиравшим, по уверениям путешественников, даже вшей со своих немытых тел. Это воистину была граница между двумя мирами.

Судя по изображению на прижизненной монете, князь Владимир носил бороду как христианский владыка

ЗА «КИТАЙСКОЙ СТЕНОЙ» ВЛАДИМИРА.В 1008 году — через два десятилетия после того, как Владимир загнал в Днепр киевлян, окрестив их одним махом (не будем забывать, что в качестве утешительного приза князь раздал всем вымокшим в воде подданным по рубахе), в гостях у доброго правителя Киева очутился германский проповедник Бруно Кверфуртский. Этот полный сил тридцатилетний проповедник из графского рода вознамерился крестить печенегов — по его словам, «жесточайших из всех язычников». И поэтому обратился за помощью к князю Владимиру.

О своем пребывании в Киеве и душевных качествах его правителя он оставил замечательные мемуары: «Государь Руси — великий державой и богатствами, в течении месяца удерживал меня против моей воли, как будто я по собственному почину хотел погубить себя, и постоянно убеждал меня не ходить к столь безумному народу, где, по его словам, я не обрел бы новых душ, но одну только смерть, да и то постыднейшую. Когда же он не в силах был уже удерживать меня долее, … то в дружиной два дня провожал меня до крайних пределов своей державы, которые из-за вражды с кочевниками со всех сторон обнес крепчайшей и длиннейшей оградой.

Спрыгнув с коня на землю, он последовал за мною, шедшим впереди с товарищами, и вместе со своими боярами вышел за ворота. Он стоял на одном холме, мы — на другом. Обняв крест, который нес в руках, я возгласил честной гимн: «Петре, любишь ли меня? Паси агнцы моя!» По окончании церковного песнопения государь прислал к нам одного из бояр с такими словами: «Я проводил тебя до места, где кончается моя земля и начинается вражеская; именем Господа прошу тебя, не губи к моему позору своей молодой жизни, ибо знаю, что завтра суждено тебе без пользы, без вины вкусить горечь смерти». Я отвечал: «Пусть Господь откроет тебе врата рая так же, как ты открыл нам путь к язычникам!»

Бруно из Кверфурта суждено было вернуться назад от печенегов через пять месяцев, он окрестил «примерно тридцать душ», как сам утверждал. Скромные успехи на почве окультуривания печенегов еще раз доказали, что это «жесточайшие» из всех язычников. Но сам факт возвращения проповедника целым и невредимым показывал любовь к нему Господа. На радостях Бруно назначил печенегам в епископы одного из своих товарищей, а Владимир взял на себя финансирование Печенежской епархии.

Впрочем, куда больше понравилось печенегам мусульманство. Ровно через два года после путешествия Бруно в плен к печенегам, по словам арабского писателя Аль-Бекри, попал некий «ученый богослов, объяснивший некоторым из них ислам, вследствие чего те приняли его. Намерения их были искренними, между ними стало распространяться учение ислама. Остальные, не принявшие ислама, порицали их за это. Дело кончилось войной. Бог дал победу мусульманам, хотя их было только двенадцать тысяч, а язычников вдвое больше. Мусульмане убивали их, и оставшиеся в живых приняли ислам. Все они теперь мусульмане, есть у них ученые и законоведы, и чтецы Корана».

В общем, Владимир оказался прав: из миссии Бруно Кверфуртского ничего не вышло. Слава Богу, хоть сам уцелел — даром только потратили денежки на «христианизацию» трех десятков печенегов.

ИЗ ГРЯЗИ В КНЯЗИ.В своем политическом и человеческом росте князь Владимир прошел длительную эволюцию от полудикаря до гуманиста, сомневавшегося даже в том, стоит ли казнить разбойников, если Христос сказал: «Не убий!» Пока князь размышлял над этим богословским вопросом, душегубов развелось столько, что в Киев стало не проехать. На каждом дубе сидело по своему Соловью (согласитесь, чисто бандитское прозвище), и где было найти на них по Илье Муромцу? Потом реальная политика пересилила, и бандюков, мешавших цивилизованному бизнесу, перебили без пощады.

Священникам удалось убедить князя, что для «толстовства» еще не созрели исторические предпосылки. Непротивление злу насилием — не метод в борьбе с беспредельщиками. Государство и есть аппарат насилия. Главное, чтобы оно было разумным аппаратом и не резало всех без разбору.

Свою первую жену — полоцкую княжну Рогнеду — Владимир поимел после штурма прямо на глазах у своих воинов и дяди Добрыни. Любой шестнадцатилетний юнец, каким был тогда будущий святой, о таком подвиге мог бы только мечтать. Арабские путешественники отмечали, что русы не видят ничего плохого в публичном проявлении сексуальной активности. Они сочетались с девушками, не стыдясь купцов, которым привозили живой товар. Точно такой же образ жизни вели, по уверениям арабов, и князья Руси. Они брали наложниц на совместных пирах с дружиной. Князь демонстрировал таким образом приближенным свою силу во всех отношениях. Это было доказательством его здоровья и производительности.

Характерно, что даже в XVIII веке будущий знаменитый полководец фельдмаршал Румянцев в бытность капитаном любил драть девок на пушечном лафете, выстроив в каре вокруг себя свою роту. Эти грубые солдатские обычаи — в природе мужчин. А кем были первые киевские князья, как не предводителями военных банд?

Красоту принцессы Византии можно было купить, только плюнув на языческих богов

Но то, что прокатило с Рогнедой из Полоцка, не годилось для овладения сестрой византийского императора Анной из Константинополя. Статусная девушка требовала другого обращения. И хотя Македонская династия, к которой она принадлежала, происходила от простых армянских крестьян, сути дела это не меняло.

За сто лет народные корни прочно скрылись под покрывалом из императорской порфиры, натянув которое делали в Царьграде «настоящих» царских детей. И раз Владимиру хотелось после сотен наложниц именно «царской невесты», значит, нужно было креститься и оставить старые разгульные привычки. Только без насилия опять не обошлось — правда, «брать» за волосы пришлось не девушку, а саму Империю.

Император Василий II. Сцена на ипподроме