Вальдемар Лысяк - Зачарованные острова

И все же, «греческая» гипотеза имеет больше сторонников и более серьезные аргументы. В отличие от греков, римляне никогда не умели смоделировать коня с таким умением и экспрессией, которыми можно восхищаться у венецианских коней — примерами здесь могут быть, хотя бы: скульптура коня, созданная Бальбо (неаполитанский музей) или же римский конь, на котором изображен Марк Аврелий. А кроме того: римская бронза содержала семьдесят девять — восемьдесят процентов меди, тринадцать процентов олова и четыре процента цинка; только у греков можно было встретить «бронзу» с чуть ли не 100 процентным содержанием меди.

У истории искусства имеются свои въедливые Шерлоки Холмсы. Они не выкрывают преступников, но творцов, не раскрывают кулис позора, но кулисы славы — и это самая замечательная в мире детективная деятельность.

Венецианская легенда гласит, что всякий переезд знаменитых коней приводит к упадку какого-то могучего государства. И я бы не советовал смеяться над легендами. «Легенда — это сестра истории» (Вольтер). Правило, заключенное в венецианском предании, до сих пор оправдывалось без исключения — уже шестикратно!

Если принять то, что Константин забрал коней из Рима в Константинополь — это было первым вызванным ими упадков, первым аккордом ритмичного цикла смерти держав: Рим утратил свое ведущее значение в пользу столицы Византии. В Константинополе кони увенчали въезд на императорский ипподром, с крыши которого зрители наблюдали за играми. Очередного, увлеченного их красотой повелителя кони ожидали почти восемьсот лет. Им был самый выдающийся из всех венецианских дожей, творец многовекового могущества «королевы Адриатики», Энрико Дандоло. Родившийся в 1108 году (некоторые источники указывают 1110 и 1115 год), в 1173 году он был направлен в Константинополь в качестве посла. Император Мануил принял пришельца, которому было уже шестьдесят с нескольким лет, с необыкновенным «гостеприимством» — почти ослепил его. Это не помешало Энрико заметить позолоченных коней и хорошенько их запомнить. Около 1193 года он был избран дожем, после чего начал реализацию плана, отдаленной целью которого было сделать Венецию повелительницей Средиземного моря. Он завоевал далматинское побережье, изгнал генуэзцев из Поли и Истрии, а с помощью крестоносцев в 1202 году захватил Триест и Ионические острова.

И вот наступил 1203 год — год мести. 17 июля 1203 года девяностопятилетний Дандоло, ведя разъяренных крестоносцев из четвертого крестового похода, ворвался на стены Константинополя, установив на одной из башен хоругвь Святого Марка. Когда он уже не мог идти самостоятельно, его несли, в огне битвы, все время вперед. Столица Восточной Римской империи горела долгие восемь дней, и ей пришлось, по воле победителей, передать трон очередному Комнину, только гордыни она не утратила. В связи с этим, 13 апреля 1204 года Дандоло повторил штурм. Через год он умер, но, прежде чем закрыть глаза навечно, приказал отослать в свою любимую Венецию четырех волшебных коней с ипподрома. Несмотря на громадные сложности, связанные с перевозкой на корабле, конная четверка «помчалась галопом» по морю (1206 год) на галере капитана Доминико Моросини.

И одновременно пала византийская империя Комнинов. Это был уже второй аккорд разрушительного цикла, который породил легенду.

В Венеции коней устроили с наибольшими выгодами — ими украсили красивейшее произведение поздней византийской архитектуры, возводимую тридцать лет (1063–1094) базилику Сан Марко. Вырастающий из плана греческого креста, покрытый пятью громадными куполами, гордящийся чудесным интерьером, искрящимся мозаиками (среди которых более всего интересна « Саломея », дама, танцующая с головой Иоанна Крестителя на блюде; эта дама улыбнется мне через несколько месяцев) — этот собор непрерывно обогащали. Внешней жемчужиной богатейшего фасада стали четыре позолоченных коня, выставленные над головным порталом. Глядящие с этой высоты, они ожидали очередные шесть столетий нового, восхищенного ими «возницу», и очередного переезда.

В 1797 году, в тот момент, когда восходящая звезда европейского континента, двадцативосьмилетний генерал Наполеон Бонапарт завоевал Италию, могущественная когда-то и гордая Венецианская республика клонилась к упадку, как в военном, так и торговом смысле. Наступил процесс, характерный для любой империи — после апогея величия — убийственное благосостояние, перерождающееся в изнеженность и импотенцию государственной жизнеспособности.

Слабость государства является результатом слабости его граждан. Причем, не только моральной — физическая слабость играет здесь не меньшую роль. Чтобы поддержать физическую крепость венецианцы могли воспользоваться одним из трех исторических рецептов. Спартанский: обитатели Спарты считали, что врагом физического развития является обогащение и полнота (свою крепость они поддерживали неустанными войнами). Афинский: жители Афин считали совершенно иначе: не войны, но физические упражнения на стадионах. И, наконец, римский, который объединял оба предыдущих. Венецианцы XVIII века не применяли никакого рецепта, видимо, потому, что сделали свои выводы из исторических уроков. А история учила тому, что ни один из представленных выше рецептов не стоит ломаного дуката: спартанцы, афинянке и римлянке проиграли! Так что «жемчужина Адриатики » догорала, не потея от усилий, в шелках и атласе — как Петроний. Следует признать, что определенная прелесть в этом имеется.

Венеция эпохи войн Бонапарте с австрийцами объявила нейтралитет, что не мешало воюющим сторонам насиловать этот нейтралитет без каких-либо угрызений совести. Только французов, орудующих на территории Республики и несущих « варварские » идем Революции, ненавидели сильнее, в связи с чем против них нередко начинались бунты (Бергамот, Брешчия, Верона). Было убито несколько сотен итальянской армии Наполеона — а тот только и ждал подобной оказии. Когда же, вдобавок ко всему, был обстрелян и разграблен французский корсарский корабль, бросивший якорь у берега Лидо, и когда на свет вышли тайные сношения венецианцев с Австрией, в Венецию отправились адъютанты корсиканца, Жюно и поляк Юзеф Сулковский, везя Великому Совету Венецианской республики экстремистский ультиматум. В присутствии вымаливающих милости венецианских послов Бонапарте орал: «Я буду вторым Аттикой для Венеции! Ваше правительство совершенно одряхлело!» Правительство от страха распалось, а гордая Республика, которая еще могла защищаться на своих труднодоступных островах, упала на колени перед генералом, и французские войска (четыре тысячи человек, среди них и поляки) вошли в «красивейший салон Европы » (как назвал Бонапарте площадь Святого Марка) в средине мая 1797 года. В ходе сдачи города, пожилой дож Манин, последний венецианский дож, пал замертво.