Михаил Горбунов - К долинам, покоем объятым

— Какие красивые камешки, — похвалила Ирина Михайловна, едва ли не заискивая перед Манечкой.

Беседа никак у них не клеилась. На стереотипный бабушкин вопрос, как папа, как дед Демьян с бабой Людой, Манечка коротко буркнула: «Нормально», явно избегая подробностей при «постороннем человеке». Это и забавляло и злило ведущего машину Говорова; он никак не мог забыть минуты какой-то общей заминки там еще, у вагона, когда Ирина Михайловна сказала Манечке с досадой на ее недогадливость: «Поздоровайся же с дедушкой!», и он, нагнувшись к Манечке, ощутил на своей шее легкое, как бы необязательное, и вместе с тем разбудившее в нем что-то совсем позабытое касание детских ручонок… Но Манечка тут же отскочила к бабушке, схватила ее за руку и потянула в глубь дымчато пробитого солнцем гигантского аркообразного перрона, куда шли толпы приезжих, и Говоров, вынужденный идти чуточку позади, смиряя обиду, решил держать строгий нейтралитет.

Похвала камешкам была встречена Манечкой со сдержанным снисхождением.

— Да, это морские камешки. Потрогай. Видишь, какие они гладкие. Их обкатало море, — сказала она таким тоном, будто только из Гагры. И тут же: — «Ви-но», — прочитала, вертя головой, магазинную вывеску, видимо, давая понять, что обучена грамоте, и поморщилась.

Все же Манечка сочла возможным разъяснить, что камешки ей подарила на память подружка из круглосутки, Тоня. Попутно она рассказала, что недавно в садике был выпускной утренник, к которому они разучили песенку:

И Манечка затянула припев «с выражением», с какой-то неуловимо принятой позой и вместе с тем с ужасающим, жестоко засвербившим Говорову уши искажением мелодии:

— Великолепно! — мстительно проговорил Говоров, обернувшись к Ирине Михайловне. Она улыбалась глазами, понимая его и прося ни на что не обращать внимания.

Манечка никак не отреагировала на реплику, судя по всему, не поняла хитрой игры взрослых и без всякой перестройки продолжала:

— На утреннике сказали, чтоб всех разбирать. У кого пришли родители, всех разобрали… Только мы с Тоней остались. Папы не было, — вскользь добавила Манечка. — У Тони мамы тоже нет. Папа инвалид. Он забирает ее по выходным на инвалидной коляске… Мы остались вдвоем. Она мне подарила морские камешки. Чтобы я помнила о ней в Москве. Потом за ней приехал папа на инвалидной коляске. А за мной пришел дед Демьян. Ну, конечно… «Пиво», — успела прочитать она мелькнувшую вывеску.

— Что «конечно»? — настороженно спросила Ирина Михайловна.

Манечка скривилась, ответила, как маленькой:

— Что, что! Как будто ты не знаешь что…

Говоров увидел в смотровое зеркальце, как она сделала рожу, скосив глаза к переносице и по-бычьи водя головой.

— Ах, вон что… — догадалась Ирина Михайловна и погрустнела.

Тут с Манечкой стала происходить странная перемена. Подминая коленками Ирину Михайловну, она кинулась к окошку, задрав кверху черные, удивленно заблестевшие глаза. Только тогда Говорову пришло на ум, что они проезжают вдоль Александровского сада. В глубине его могущественно и нескончаемо длилась, высоко неся зубцы, тяжелая холодновато-темная, всегда загадочная и для самого Говорова Кремлевская стена, а позади нее весело, почти игрушечно пестрели крашеные каменные кровельки, и за неожиданно четкими беломраморными гранями нового Дворца округло, недосягаемо уходили к небу огромные золотые главы древних соборов, и затем уже спокойной классикой шли желтоватые стены державных зданий.

Говоров часто проезжал здесь, и эффект первого впечатления уже не поднимал в нем все с былой остротой, но как он мог со своей «обидой» забыть о Манечке. Он понимал теперь, как она поражена этой вставшей перед нею воочию — с открыток, с календарей, с громогласно праздничного экрана телевизора — явью, о которой она не могла и помышлять. Очевидно, даже сама весть о поездке в Москву, принятая, как она позже призналась, с глубоко выстраданным восторгом, никак не связывалась ею с тем прекрасно-огромным чудом, которое сейчас представало перед ней.

Не слыша объяснений поздно спохватившейся бабушки, Манечка ловила задранными кверху глазами такие знакомые ей по картинкам красные звезды на башнях, облитые золотым солнцем купола, пока во вдруг открывшейся, уходящей вверх площади неразборчиво, стиснуто меж стеной и башней вырисовывался — кубик на кубике — Мавзолей, на который — «Смотри, смотри, вон, видишь?» — показывала Манечке Ирина Михайловна, и Манечка разобрала, вспомнила по картинкам… А неподалеку от Мавзолея увидела крупитчатый, многоцветный сгусток куполов, мгновенно отрезанный причудливо, как из красных изразцов, сложенным зданием, чтобы снова мелькнуть и уже окончательно исчезнуть в неразберихе домов и людских толп.

Манечка откинулась на сиденье, застыла, прикрыв глаза, с позабытыми в сжатых ладошках камешками.

— Ну как? — тормошила ее Ирина Михайловна. — Тебе понравилось?

Подбородок Манечки дрожал, она нервно сглатывала. Потом тихо, сдавленно спросила:

— Мы приедем еще сюда?

Она спросила бабушку. Но это не задело Говорова. Он, кажется, понимал ее: Манечка безнадежно завидовала. Завидовала ему, бабушке, всем этим спешащим куда-то толпам, которые совсем забыли, ч т о рядом с ними, а ей остается перебирать в руках эти несчастные камешки…

— Сейчас ты увидишь все вблизи, — сказал Говоров Манечке, в самом деле чувствуя перед нею вину.

По узкой улочке, заполненной снующими перед самой машиной людьми, по еще более тесному, темному от нависших над ним зданий, заставленному крытыми товарными грузовиками переулку они наконец достигли относительного простора, и перед Манечкой встала та, увиденная ею издали, многоцветная, будто вылепленная в огромных ладонях и поставленная на каменную брусчатку, гроздь веселых куполов — храм Василия Блаженного. Постовой милиционер, как бы приглашая, протянул жезл как раз в направлении храма, невдалеке открылись Мавзолей и Спасская башня, а огромная многоцветная гроздь проходила невообразимо рядом. И уже на дробно отдающемся в машине брусчаткой покатом спуске к Москве-реке Манечка, стоя на коленях, смотрела и смотрела через заднее стекло на храм, почему-то избранный ею из всего остального, что так потрясло ее.

Пока они ехали по набережной, снова, высоко выстроив ровную линию парных зубцов, тянулась Кремлевская стена. Они обогнули Кремль, и все повторилось сначала: в зеленой густоте, в красных клумбах прошел Александровский сад, и средь зелени, под темной и высокой стеной, можно было различить крохотное колеблющееся пламя Вечного огня, окруженного группкой людей. Поочередно выросли и ушли назад алые звезды башен, и напоследок справа снова прошли строгие кубики Мавзолея, а чуть поодаль горстка разноцветных маковок Василия Блаженного…