Инесса Яжборовская - Катынский синдром в советско-польских и российско-польских отношениях

Существовали реальные возможности очищения многоаспектных двусторонних отношений от негативных наслоений и возрождения их на принципиально новой, демократической, добрососедской и партнерской основе, опираясь на подлинное доверие и искренность. Однако многое препятствовало этому. Обе страны стали искать решение своих трудных и запущенных проблем прежде всего на Западе.

Напряженные, недостаточно продуманные и хаотичные попытки найти какие-либо, далеко не всегда оптимальные меры, для урегулирования двусторонних отношений при сохранении взаимного недопонимания и опасений раскручивания конфронтационности, при обнажении накопившихся противоречий и претензий в переживавшем кризис общественном сознании не гарантировали быстрой и эффективной расчистки почвы для конструктивного взаимодействия. Болезненные точки, к числу которых бесспорно принадлежало и принадлежит Катынское дело, требовали продуманной и последовательной политики, а не только примирительных жестов и широковещательных заверений.

Произнося по Центральному телевидению 25 декабря 1991 г. свою прощальную речь, Горбачев-президент горько сказал: «Не научились еще пользоваться свободой». Эта сентенция в равной мере относилась к нему самому.

Следователи Главной военной прокуратуры не получали доступа к архивам ни Президента СССР, ни ЦК КПСС, ни бывшего союзного КГБ. Были проигнорированы их многократные обращения к руководителям Министерства федеральной безопасности и Комитета по делам архивов. Издавая в 1995 г. воспоминания «Жизнь и реформа», Горбачев признает, что лозунг «Больше света» «уж очень не подходил номенклатуре», что «целиком вне сферы информации и критики находился КГБ». Он пишет: «Открывать „закрытые зоны“ было невероятно трудно. В каждом случае это вызывало отчаянное противодействие соответствующих ведомств, ворчание хранителей секретов и стенания идеологов» {1} . Катынское преступление он и сам не стремился делать достоянием гласности.

Кардинальные перемены на политической арене породили новые надежды и подвигли военных прокуроров на непосредственное обращение к Президенту Российской Федерации Б.Н. Ельцину. В их просьбе содействовать получению решения Политбюро ЦК ВКП(б), существование которого было неопровержимо доказано в ходе насчитывавшего более сотни томов уголовного дела и которое, по данным следствия, хранилось в 6-м секторе Архива Президента СССР, им оказал поддержку Генеральный прокурор страны А.И. Казанник.

К тому моменту Ельцин не только знал о существовании зловещего документа, но уже видел его. Но таков трагический смысл и судьба этого документа, что, даже после того, как Горбачев осенью 1992 г. признался в том, что вручил документ лично Ельцину в момент отставки и передачи дел («особых папок») в декабре 1991 г., директор Архива Президента РФ А.В. Коротков еще и в 1994 г. утверждал, что ничего об этом не знает: «Последняя отметка о „заклеивании“ пакета уже в Архиве Президента СССР датирована 24 декабря 1991 года. Но кто его смотрел на этот раз — не указано» {2} .

Между тем Горбачев в воспоминаниях «Жизнь и реформа» подробно излагает свою, несколько подправленную версию событий. Он утверждает, что В.И. Болдин знакомил его накануне визита в Польшу с двумя папками, но это якобы была разрозненная документация, подтверждающая версию комиссии Бурденко — «все под ту версию» {3} . Расследованием было установлено, что в архиве 6-го сектора была одна папка с материалами комиссии Бурденко, которую директор Архива Президента СССР Р.Е. Усиков предъявлял 20 мая 1992 г. С.С. Радевичу и Ю.Н. Зоре, а также одна папка («особый пакет») с постановлением Политбюро ЦК ВКП(б) и сопутствующими документами. Так что папок было две. И не только вторая была не «под ту версию», но и первая, поскольку в ней вместе с материалами комиссии Бурденко находился опровергающий их документ — польская экспертиза {4} . Второй же пакет, как свидетельствовал со слов Горбачева Болдин, содержал «истинные факты расстрела поляков в Катыни» {5} .

Горбачев утверждает, что получил впервые обнаруженный только за несколько дней до его отставки с президентского поста «особый пакет» по инициативе архивистов через руководителя своего аппарата Ревенко накануне передачи дел Ельцину. Он описывает, как, вскрыв папку, он обнаружил в ней докладную записку Берии с визами Сталина, Молотова, Ворошилова: «У меня дух перехватило от этой адской бумаги, обрекавшей на гибель сразу тысячи людей. Я положил папку в сейф и достал ее в ходе беседы с Ельциным, когда мы подошли к подписыванию документа о передаче особого архива [...] Показал и прочитал документ Ельцину в присутствии Яковлева, договорились о передаче его полякам.

— Но теперь, — сказал я. — это уже миссия Бориса Николаевича» {6} .

А.Н. Яковлев рассказывает об этой сцене несколько иначе: «И вот среди других особо важных бумаг М. Горбачев передал Б. Ельцину конверт с документами, добавив, что необходимо посоветоваться, как с ними поступить дальше.

— Боюсь, могут возникнуть международные осложнения. Впрочем, тебе решать, — заметил Горбачев. Б. Ельцин прочитал и согласился, что об этом надо серьезно подумать» {7} .

Не столь существенно, прочитал ли Горбачев материалы, прежде чем положить их в сейф, в тот момент — он их явно читал за несколько лет до этого. Важна сама сцена публичного, гласного зачтения ужасающего документа, хотя пока в узком кругу партийно-государственных лидеров. В царившей ситуации «двойного дна» такие тайны оставались закрытыми, засекреченными и неразглашаемыми даже среди наперсников. Наверное, никогда еще гласность не приобретала такой трагической тональности. И в то же время доли сатисфакции: тяжкая ноша Отечества перекладывалась на соперника, и можно было понаблюдать за производимым впечатлением.

Горбачев, разумеется, стремился оправдать себя после скандала вокруг сроков обнаружения документа и передачи его Ельцину, который тоже не предъявил его полякам ни в декабре 1991 г., ни во время визита Валенсы в Москву в мае 1992 г. Ожесточенно споря между собой, кто же скрывал документ и не сообщил Валенсе о «находке», оба старались сохранить лицо и в то же время демонстрировали тот накал личных амбиций, нетерпимость, перерастающую в открытую взаимную неприязнь, которые были порождены длительной разобщенностью и взаимной борьбой демократических сил в СССР. 1500 дней политического противостояния обернулись для двух лидеров острым публичным столкновением по одному из самых сложных, трудно решаемых вопросов, олицетворяющему головоломные аспекты как внутриполитического, так и внешнеполитического наследия сталинщины.

Сталинское постановление не спешили обнародовать оба, и было бы большим упрощением увидеть в поведении Ельцина только личные амбиции, стремление действовать в пику Горбачеву.