Михаил Зуев-Ордынец - Всемирный следопыт, 1929 № 08

— А от кого вы тогда получили приказание освещать маяк? — спросил незнакомец, чуть заметно улыбаясь.

— Известно от кого — от штаба.

— Какогоштаба?

— Как, какого штаба? Штаб один, в городе. Приказ был за подписью полковника.

— А это вы видели? — вдруг спросил незнакомец, тыча пальцем в штамп на левом верхнем углу бумаги.

Смотритель взглянул на бланк и замер от удивления. Только теперь разглядел он, что в левом углу было изображение серпа и молота, под которыми стояло: «РАБОЧЕ-КРЕСТЬЯНСКАЯ КРАСНАЯ АРМИЯ»…

— Поняли теперь, товарищ? — спросил незнакомец.

Никогда еще Иванчука так не называли.

— Позвольте… позвольте… — в волнении пролепетал он. — Стало быть вы большевик?!.. Как же это так?.. Ведь в городе белые?.. Что же это я теперь подписал?..

— Помните, бумага секретная, — строго сказал человек в серой куртке, отчеканивая слова. — Вы поставили здесь свою подпись. Так знайте же, что вы строго ответите, если белые узнают о моем посещении маяка, равно как и об этом секретном приказании… До свидания, товарищ!

Незнакомец круто повернулся и, выйдя в калитку, начал быстро спускаться по тропинке.

— Эй, послушайте! — крикнул ему вслед Иванчук. — Чья же теперь в городе власть?

Незнакомец не отвечал. Махнув рукой смотрителю, он спихнул с камня бударку, ловко впрыгнул в нее, а через минуту маленькая лодочка, кренясь набок, ходко понеслась прочь от маяка.

Иванчук никогда не имел тайн от своей супруги, с которой не разлучался в течение целых двадцати лет. И когда таинственная бударка отвалила от маяка, смотритель устремился домой.

Смотрительша Марья Ивановна, такая же круглая и седеющая как и сам смотритель, сидела против своей дочери за столом и сосредоточенно отхлебывала с блюдца горячий чай, когда ее муж бомбой влетел в комнату:

— Ну, Маша, история!

— Что такое?.. Опять лиса?

— Нет, хуже!.. Большевики пришли!..

Смотритель грузно опустился на стул, а Марья Ивановна чуть не выронила блюдца из рук. Сбиваясь и путаясь, рассказал толстяк о полученном секретном приказании и о том, как он расписался на бумаге, не зная, что она исходила из штаба большевиков.

— Постой, Коля, — перебила мужа смотрительша. — Белые-то из города ушли или нет?

— Не должно быть. Еще недавно слух был, что большевики где-то далеко под Астраханью. А потом, если бы под городом было сражение, то мы бы услыхали пальбу из пушек.

— Что же ты, старый дурень, наделал?!. В городе белая власть, а он расписывается на приказах красных!.. Да знаешь ли ты, как с тобой теперь поступят! А обо мне и Лидочке ты не подумал?!.

Иванчук виновато опустил голову.

— Не волнуйся, Маша. Сейчас должен вернуться Магометка, и от него мы узнаем, в чьей власти город и маяк. Пока что я преступления не совершал: ведь на наше счастье обе власти, и белая и красная, приказывают мне одно и то же.

— Нет, Коля, как хочешь, а двум хозяевам сразу не служат, и ежели в городе белые, то тебе надо предупредить полковника насчет большевистского приказа.

— А ежели придут красные?..

— Надо слушаться тех, кто у власти.

В комнате наступило молчание. Отец, мать и дочь сидели друг против друга, сосредоточенно думая об ожидавшей их участи. Супруги Иванчук слишком свыклись со своим мирным маячным житьем и никогда серьезно не задумывались над тем, что может наступить минута, когда и им придется встать лицом к лицу перед революцией и сказать свое слово — да или нет… И вот теперь, когда эта жуткая минута приблизилась, они чувствовали себя растерянными, грубо выбитыми из колеи.

Крепко задумалась восемнадцатилетняя Лида. Она не видела озабоченных лиц родителей, потому что вообще ничего не видела. Вечная ночь была в глазах этой красивой бледной девушки. После страшной болезни, которую Лида перенесла в детстве, она однажды вдруг оказалась слепою.

Красные… белые… Как странно и сказочно звучали эти слова для слепой девушки! Родители ее редко говорили про войну, и Лиде было не ясно, на чью сторону склонялись их симпатии. Нерешительность и растерянность отца были неприятны девушке, точно так же как и слова матери о том, что нужно слушаться тех, кто у власти. Либо за красных, либо за белых — раз и навсегда — вот как по мнению Лиды должен был поступать ее отец.

Со слов сторожа Магометки Лида знала, что красные сражаются за то, чтобы не было ни богатых ни бедных, чтобы сильные не угнетали слабых, чтобы все люди были счастливы и равны повсюду на земле. Киргиз однажды рассказал Лиде, как солдаты белых на его глазах отняли в степи у кочевника последних овец и как плакала жена кочевника, которой больше нечем было кормить маленьких детей. Вот то немногое, что знала Лида про красных и белых, но и этого было достаточно для того, чтобы симпатии девушки незаметно для нее самой склонились на сторону тех, кого так странно называли «красными».

Громкий стук колес, внезапно раздавшийся во дворе, разом вывел смотрителя из задумчивости. Тучные фигуры супругов Иванчук одновременно высунулись из окна. Сторож Магометка, молодой, статный и черный от загара, въезжал во двор на двуколке, запряженной маленькой серой лошадкой.

— Магометка! Какие в городе новости?

Киргиз видимо не понял вопроса.

— Новостя? В степи… в степи новостя!

— Что такое?

— Собака!.. У-у-у, много, много в степи собака!.. Штук сто собака видал! Киргиз из степи туркмена прогнал и овец туркмена увел. Весь туркмен убежал, а собака остался. Страшные собака… кушать хотят!

— Чорт с ними, с твоими собаками! — с досадой сказал Иванчук. — Говори скорее, чья власть сейчас в городе? Красные пришли?

— Красный?.. Нету красный. В городе, как был белый солдат, казак, так и остался белый. Красный солдат там… далеко… — Магометка махнул рукой в сторону моря.

— Я так и думал! — воскликнул смотритель. — Ну ладно, Магометка, ступай, выпрягай Серого, а потом принеси на маяк керосину. Аппарат небось пустой стоит.

Магометка радостно улыбнулся:

— Больше керосина не надо! Совсем больше не надо огонь!

— Это что еще за новости?!. Кто сказал?

— На почте сказали. Тебе бумага от штаба. На, получай!

Сняв шапку, Магометка достал из нее смятый конверт и подал смотрителю в окно.

Иванчук быстро распечатал пакет.