Михаил Зуев-Ордынец - Всемирный следопыт, 1929 № 08

Затем — огненный блеск солнца на поляне и донесшийся издали крик ужаса и радости.

На этот раз он не потерял сознания и довольно ясно увидел склонившееся над ним лицо Мадлэн, потом ощутил острый и противный вкус коньяка, затем рокот машины, которую Дюпон по земле подвел к нему, и, наконец, звучавший несомненным уважением голос товарища:

— Однако, дружище, ты видно был в новой переделке. Как они тебя разделали!

Каким образом он попал внутрь аэроплана, этого Ильин не помнил. Как рассказывала впоследствии Мадлэн, он влез туда сам.

Но совсем непонятным было то обстоятельство, что в правой руке у него оказался парабеллюм, поставленный на предохранитель, с шестью пулями в обойме. Судя по тому, что ни кобуры, ни пояса, ни даже карманов в брюках не было, он после перевязки все время нес револьвер в руке. Ничего подобного он не помнил.

Новая перевязка сразу остановила кровотечение, и через несколько минут, откинувшись с закрытыми глазами на спинку сиденья, Ильин уже вполне сознательно расслышал слова Дюпона:

— Он молодец, ваш Андрей. Что он там натворил, это мы узнаем после, сейчас не до того. Но во всяком случае он до места дошел, сам стрелял, что видно по закопченному стволу, в него стреляли, что видно по новой дырке, и во всяком случае он сумел выбраться из заварившейся там каши. А вы знаете, когда там разгорелся бой и его долго не было, я вам ничего, конечно, не говорил, но думал, что вряд ли увижу нашего товарища… И потом — знаете, если бы вы… были летчиком, то знали бы, что не особенно легко на последние капли бензина дотянуть аппарат до места. А он дотянул себя на последних каплях крови.

После паузы Дюпон опять заговорил:

— Теперь о деле. Наши задачи здесь кончены, и мы можем подумать о себе. Я рассчитал запас бензина, — хорошо, что мы запаслись тогда в ангаре, — горючего вполне хватит до Капштадта. Переночевать придется на второй трети пути, и завтра к вечеру в нашем распоряжении будут постели, доктора и прочее. Я решил по прибытии направиться прямо к товарищам, и мне кажется, что наиболее умным будет отдохнуть там денек-другой. Идет?..

Очевидно Мадлэн жестом выразила согласие, потому что Дюпон включил самоспуск, и гулкое эхо ответило со стороны леса на рев мотора.

Первая весть о катастрофе в Ниамбе была сообщена европейским читателям короткой телеграммой агентства Гавас:

«10/ХII 19.... г. В Тропическом исследовательском институте в Гвинее вырвалась из закрытых помещений группа диких животных. Несчастье сопровождалось человеческими жертвами».

Однако вслед за этим известия стали более тревожными. Вот что можно было прочесть в эти дни в телеграммах и газетных статьях:

«В министерстве просвещения получено сообщение о тяжелом несчастьи в нашем Тропическом институте на реке Габун в Нижней Гвинее. Гориллы, над которыми велась в институте научная работа, вырвались по недосмотру из клеток и напали на обслуживающий персонал института. Повидимому число человеческих жертв довольно значительно».

«Последние сведения о несчастье в Тропическом институте были настолько странны, что наш талантливый репортер Клод Борегар получил специальное задание собрать по этому поводу исчерпывающие данные, и мы надеемся быстро снять покров тайны с этого дела».

Дальнейшие строки принадлежат перу К. Борегара (в той же газете):

«Поскольку первые сведения о катастрофе в Ниамбе исходили от министерства просвещения, мы направились прежде всего туда и были приняты заведующим отделом научных учреждений мсье Дориньи. Последний казался чрезвычайно потрясенным.

— Я счастлив дать сведения вашей уважаемой газете, — сказал он, — но я должен предупредить вас, мсье Борегар, что эти сведения очень тяжелы. Несомненно, наша прекрасная Франция лишилась нескольких выдающихся ученых, и наш Тропический институт значительно пострадал. Какое несчастье, дорогой мой, какое несчастье!

«После короткой паузы профессор продолжал:

— Я должен информировать вас, что в институте велась работа громадного научного значения над выяснением столь интересующего широкую публику вопроса о происхождении человека. Нашим талантливым ученым профессором Крозом, отсутствие сведений о котором вызывает сильнейшее беспокойство, были получены интереснейшие помеси человекообразных обезьян друг с другом и с неграми…

«При этом необычайном сообщении у меня невольно вырвался возглас изумления. Профессор развел руками.

— Конечно, Кроз не торопился с опубликованием своих открытий ранее конца начатого широкого исследования… Животные отличались колоссальным ростом и силой, и немногочисленная стража не смогла их удержать. Кроме того, они были вооружены. Надо сказать, что в этих опытах было несколько заинтересовано военное министерство, но это уже выходит из сферы моей компетенции…

«Откланявшись и выразив мсье Дориньи соболезнование от имени нашей газеты, я приказал шоферу развить максимальную скорость, и через несколько минут был у подъезда военного министерства.

«Начальник отдела колониальных войск отказался нас принять. Тем не менее после часа ожидания мне удалось захватить его в коридоре. Генерал де-Монвер был чрезвычайно раздражен и не пожелал что-либо сообщить.

— Я совершенно не понимаю, мсье, — сказал он, — чего вам от меня нужно?

— Но катастрофа в Тропическом институте…

— Такового по военному министерству не числится.

— Но мсье Дориньи сказал…

— Не знаю никакого Дориньи, — и генерал захлопнул передо мною дверь своего кабинета.

«Несомненно, что за всеми этими загадочными событиями и, повидимому, под нежеланием генерала де-Монвер дать нам какие-либо сведения — нечто скрывается! Наши читатели знают, что для „Матэн“ нет тайн и что в самое ближайшее время они узнают все! Все!

«Катастрофа в Ниамбе вскрыла новую чудовищную затею капитала (и его агентов), целью которой было прибавить лишнее звено к цепям, сковывающим трудящиеся массы. Повидимому бесспорно, что „научная работа“ пресловутого Тропического института была лишь ширмой для каких-то невероятных по ужасу опытов военного министерства.