Михаил Зуев-Ордынец - Всемирный следопыт, 1929 № 09

Шашибушан остолбенел. Анукуль? Бунтовать? Не может этого быть!.. Но все торопились, бежали, и никто не хотел рассказать ему подробно о сыне. Тогда Шашибушан решил найти Анукуля, расспросить его и выяснить эту чудовищную ошибку. Шашибушан знал, где надо искать его: низко опустив голову, он шел прямо к тюрьме. Старика прогнали от ворот, он подошел опять, и снова его отогнали. Тогда Шашибушан вернулся в порт и, дождавшись конца работы, повел двух грузчиков в харчевню и там узнал от них, что ошибки здесь не было, что Анукуль действительно бунтовал, что проклятые полицейские поймали его и теперь, наверное, убьют. Шашибушан вздрагивал и в муке кривил сморщенное лицо, но как ни старался разуверить себя, ужасная мысль в его мозгу все росла, крепла и превращалась в уверенность: «Анукуля убьют»…

На другой день Шашибушан опять пошел к тюрьме. И опять его не пустили, сказав, что Анукуля сейчас судят. И еще ему сказали, что он напрасно бьет свои старые ноги, потому что по закону человек, глядящий в лицо смерти, не должен видеться ни с кем. Шашибушан выслушал, кивая головой, и тусклым, безжизненным голосом попросил у привратника разрешения посидеть у ворот тюрьмы до конца суда.

— Хоть до вечера сиди, — ответил привратник.

Шашибушан сел прямо на землю на самом солнцепеке и застыл, уронив на грудь седую голову. Он не умел плакать, но сейчас не мог сдержать слез, и они крупным жемчугом прыгали по его бороде. Ломая пальцы, со смертной тоской глядел он на тюрьму. И такими страдальческими были его глаза, что проходивший мимо незнакомый индус тихо сказал своему спутнику:

— Это отец арестанта. И, наверное, сын приговорен к смерти.

Наконец ворота тюрьмы распахнулись, и оттуда, окруженный облаком накаленной белой пыли и бензинной вони, вылетел автомобиль. В нем сидели три офицера. Автомобиль исчез. Привратник безжалостно и привычно сказал Шашибушану, что эти три офицера только что кончили судить бунтовщиков и приговорили всех троих — Хуркумара, Нибарона и Анукуля — к смерти…

Привратник запер ворота и захлопнул окошечко. Шашибушан бегом бросился к губернатору. Он знал, что это всесильный человек. Дорогой Шашибушан потерял одну туфлю, но не остановился поднять ее. Заплаканный и запыхавшийся, он подбежал к калитке губернаторского дома, но его остановил часовой. Он преградил Шашибушану штыком дорогу и спросил:

— Что нужно?

Шашибушан торопливо и несвязно стал говорить, что ему спешно надо видеть губернатора. Необходимо видеть… Сегодня… Вот сейчас… Часовой терпеливо выслушал Шашибушана и равнодушно объяснил, что с такими делами к губернатору через эти ворота не ходят, а надо обогнуть квартал и итти с переднего хода. Шашибушан побежал вокруг сада. Железная ограда казалась нескончаемой. У Шашибушана от бега нестерпимо ныл бок. Вот наконец угол. Шашибушан передохнул секунду и опять побежал. Добежав до переднего входа, он промчался мимо ошеломленного швейцара и очутился в большой комнате. Хотя до сих пор он ни разу не был в губернаторском доме, но знал из рассказов Бени, что губернатор днем находится за дверью, украшенной тяжелыми бархатными портьерами. Не глядя ни на кого, Шашибушан пошел прямо к двери. Сидевший перед дверью за столом рыжий секретарь попытался остановить его, но Шашибушан отстранил секретаря и шагнул в кабинет.

Губернатор был не один. Перед ним стоял Филипс, держа в руке подписанный приговор. Они весело по-дружески разговаривали — от недавней размолвки не осталось и следа. Шашибушан подбежал к столу и кинулся ниц перед губернатором. Вслед за Шашибушаном в кабинет вбежал секретарь и остановился посреди комнаты, не зная что делать. Губернатор встал с кресла, отступил шаг назад и тихим, полным изумления голосом спросил секретаря:

— Что это значит, сэр?

Его слова были покрыты воющим криком Шашибушана. Губернатор внимательно осмотрел распростертого перед ним старика и еще раз спросил секретаря:

— Что нужно этому человеку?

Филипс, понявший Шашибушана, тихо пояснил с угодливой улыбкой:

— Это отец одного из преступников, сэр. Он просит о помиловании осужденного сына.

Губернатор сел в кресло. Помолчав, он обратился к Филипсу:

— Скажите ему, чтобы он встал.

Филипс перевел. Шашибушан покорно исполнил приказание и встал, пришибленный, жалкий, с заплаканным лицом.

Губернатор сказал:

— Переведите ему, что я его очень жалею, но не могу помиловать его сына, потому что я — не закон. Пусть он не просит, скажите ему — это невозможно. Я сам отец и вполне понимаю его, но закон выше меня, и я не могу…

Губернатор твердо помнил телеграмму, предписывавшую «радикальную ликвидацию организации».

Когда Филипс кончил переводить, старик опять с плачем бросился в ноги губернатору. Секретарь и Филипс подхватили Шашибушана под руки. По кабинету и приемной они вели его осторожно, словно он был стеклянный. В передней же Филипс грубо бросил его на скамейку и прошипел испуганному швейцару:

— Как вы впустили его? Я еще поговорю с вами. Уведите его подальше.

Оставшись наедине с Шашибушаном, озлобленный швейцар пинками вышвырнул старика на улицу. Шашибушан не пошел домой. Всю ночь он пролежал в кустах, в городском парке. Ночью он слышал недалеко от себя и музыку, и смех, и говор, и совсем близко поцелуи, но все эти звуки как бы отскакивали от его ушей, не проникая в мозг. Старик не спал ни минуты. На рассвете его выгнали из парка. Он долго бродил по улицам и незаметно попал домой. Бросился на постель и застыл — молча, ни о чем не думая, как мертвый. Его привел в себя визжащий крик Бени:

— Отец! Вставай! Отец! Отец!

Бени стоял перед постелью бледный, нелепо размахивая руками. Шашибушан сел и в упор сказал:

— Я знаю…

— Их уже повесили… Отец…

Бени упал на грудь к отцу и забился в рыданиях. Шашибушан сидел неподвижно, молча, как каменный…

Они шли долго. Было очень жарко — два часа дня. Бени привел отца к морю. Они прошли несколько загородных садов, круто повернули по дороге, и Шашибушан вздрогнул, осел: шагах в трехстах от них, на ровном месте стояли виселицы, а на них неподвижно ровно висели длинные мешки. Около виселицы ходили двое часовых. За виселицами спокойно синело море. Шашибушан застыл, оперевшись на палку. Бени тихо плакал. Часовые ходили взад и вперед…

— Пойдем, — твердо и спокойно сказал Шашибушан, тронув Бени за плечо.

Дорогой они сказали друг другу только по одной фразе.

— Знают ли у этого… у собаки, — голос у Шашибушана стал прерывистым и грозным, — что ты — брат?