Петр Оленин-Волгарь - Всемирный следопыт, 1930 № 01

Я страстный охотник, но одно дело бить из ружья и совсем другое — действовать ножом. Словом, чувствовать себя убийцей, глядя на свою жертву, которая продолжала медленно двигать в разные стороны лапами, пока не замерла совсем. Развести костер не представляло труда, так как берег был усеян сухими обломками. Как нужно жарить черепаху, я не имел ни малейшего представления, а потому прибег к самому простому и верному способу: сделал глубокий надрез вокруг брюшка, оставив кожу только с одной стороны. Затем вырезанную часть кожи я поднял словно крышку шкатулки, удалил все внутренности и, снова захлопнув, положил жаркое панцырем на разведенный костер. Вскоре одновременно с шипеньем до меня донесся приятно щекочущий, соблазнительный запах. Наконец, решил, что черепаха уже достаточно поджарилась. Конечно, это было не поварское блюдо, но для проголодавшегося моряка дымящееся, плавающее в жире мясо казалось пищей богов.

Вдруг я вскочил на ноги и замер. Что это такое? Неужели я только ослышался? Да нет же, нет! Вот снова раздался низкий призывной голос «Кронштадта». Это он зовет меня! Опрометью, не чувствуя под собой ног, бросился я к месту нашей прежней стоянки. За мной пришли! Я спасен, спасен! Все во мне ликовало и пело на разные голоса. Вот я вижу весь корпус парохода. Он стоит штирбортом к бухте и все время дает свистки. Бегу, лечу, кричу. Пароход начал медленно двигаться. Но что же это такое? Он уходит! Мне видна только его корма, но вот и она исчезла за скалистым берегом. Сердце готово было разорваться от неожиданного удара. Уйти перед самым моим носом! Раздался новый гудок, но в нем я слышал только жестокое издевательство. Добежал до знакомого мне «дивана» и свалился на него в полном изнеможении.

Впрочем я не долго предавался горю. Лихорадочно принялся носиться по берегу, подбирал сухое дерево и сваливал его в огромный костер, в который для густого дыма набросал мокрых канатов и снастей.

Я долго ждал ответа на мой призывной сигнал, но бухта была все так же пустынна, и в ушах раздавалась одна зловещая песня рифов.

Солнце закатилось.

Нестерпимая жажда, вызванная свежим мясом черепахи, погнала меня в каюту к скудным остаткам воды в бочонке.

Всячески обсуждал неожиданное появление и столь же внезапное исчезновение «Кронштадта». Конечно, смысл этих гудков мог быть только один: «Не тревожься, мы за тобой зайдем». Но почему же не бросили якоря? Правда, в наступивших сумерках нельзя пробраться через рифы, но ведь можно же подождать до, рассвета. И зачем они кружат вокруг острова, все время подавая гудки? Упорно думал, сопоставлял и пришел к выводу, что гудками меня хотят вызвать в другое место, где легче пристать к берегу.

Внезапно меня обожгла мысль: «Да откуда же наши знают, что я еще жив и торчу на этом острове? Может быть Чурину удалось раскрыть капитанский замысел, и теперь хотят убедиться в моей смерти, прежде чем продолжать рейс. Но так или иначе меня бросить не могут. На пароходе должны были заметить густой дым или огни моего костра, и конечно мои молодые друзья-комсомольцы и наш комиссар настоят на том, чтобы разыскать меня. Не бросят же они товарища в беде.»

Так метался я от одной мысли к другой. В конце концов решил завтра пуститься на поиски свободного от рифов места, где возможна была бы высадка и в свежую погоду. Ну, а если на море будет тихо, то можно ведь разойтись: я — в одну сторону, а за мной — в другую. В измученной голове все перемешалось, и я крепко заснул.

Утром чуть свет я стоял уже на корме и гадал о возможной погоде. День обещал быть ясным, но с юга продолжал тянуть такой крепкий ветер, что нельзя было и думать пройти через дико игравшие рифы.

Вернулся в каюту, захватил последние сухари и сделал неприятное открытие: бочонок рассохся, и вытекли остатки затхлой воды. Шел отлив, и я мог не раздеваясь перейти вброд маленький заливчик. Я нес с собой термос, чтобы запастись водой. Прежде всего решил дойти до места вчерашнего пиршества, чтобы захватить оставшиеся там куски мяса. Однако в черных углях костра лежал лишь начисто обглоданный щит черепахи. Свалив вину на прожорливых птиц, двинулся к глядевшему на меня узкому ущелью.

Я не мог похвастаться удачным выбором дороги. Ущелье было изрыто вдоль и поперек оврагами, а сухая земля трухой крошилась под ногами. Изредка попадались ровные места, покрытые белым песком, а затем — новые ущелья, карабканья, спуски и прыжки в облаках красноватой пыли. Не раз я останавливался, еле переводя дух, и утирал едкий пот с горевшего лица, но жажда гнала меня в дальнейший путь. Я знал, что должен встретить на острове какой-нибудь источник.

Я медленно поднимался, а иногда даже полз по крутому душному проходу. Изредка на отлогих выступах или в расселинах скал мне попадались на глаза странные мертвые деревья с отвалившейся сухой корой и обнаженной древесиной. На голых сучках виднелись гнезда. Птицы были заняты рыбной ловлей, а в гнездах оставались только неуклюжие птенцы, глазевшие на меня с дурацким любопытством. Невольно подумал о том, что недостатка в мясе у меня не будет, если злая судьба заставит меня надолго застрять на острове. Наконец добрался до конца ущелья и очутился на северном побережье. Я пересек весь остров в какие-нибудь пять часов по ужасной дороге.

Жадно всматривался в океанский простор, но нигде не заметил пароходного дыма. Начал осторожно спускаться к берегу по неровному склону горы. Земля крошилась, расползалась под ногами. Несколько раз я по колено уходил в твердую по виду почву и едва избежал смерти, когда от скалы над моей головой оторвалась огромная рыхлая глыба. Я еле успел отпрыгнуть в сторону от этой начиненной камнями лавины, которая огромным облаком красной пыли шумно пронеслась вниз.

Спустившись, я взял западное направление, так как с горы заметил там ярко сверкавшую на солнце узкую ленту. Жажда сделалась непереносной. Кружилась голова, горло свело в сухой судороге, а распухший язык, казалось, заполнил весь рот. Наконец выбился из сил и окончательно решил, что вода в этом направлении мне только померещилась. В голове гудело от жары и жажды. Ноги подкашивались. Занятый одной мыслью — где бы прилечь и отдохнуть в тени, я тупо прислушивался к издали донесшимся до меня трем пароходным свисткам. Завернув за огромный камень, неожиданно увидел в овраге широкий светлый ручей. Не помню, как добрался до воды. Думаю, что бежал с вытаращенными глазами и походил в тот момент на зверя.