Юрий Черниченко - Хлеб

Ясней говоря, природа южной степи своих рамок не переходит и потому обвинению не подлежит.

Факторы научно-технической революции в озимой зоне распропагандированы так, что мудрено что-либо добавить. Сорта П. П. Лукьяненко и В. Н. Ремесло создали эпоху в селекции, подняв идеал урожая от ста пудов к ста центнерам. Если за годовую норму потребления зерна человеком принимать тонну (уровень самых развитых стран), то при наших интенсивных сортах гектар посева позволяет обеспечивать восемь-девять человек, — значение этого сдвига будет жить десятилетия. «Безостая-1» покорила Балканы, «мироновская-808» растолкала старые сорта у чехов и в ФРГ. Затем явились «Кавказ» и «мироновская-юбилейная», рекордсмены по аппетиту, снявшие для агрономов боязнь услышать от растения: довольно, больше не могу. Освоение этих новинок в селекции и творческое соревнование с ними родили множество удач местного значения.

О техническом превосходстве озимого клина над яровым говорит хотя бы нагрузка на комбайн: на Северном Кавказе она поныне вдвое ниже, чем на целине. Новинки типа «Нивы», «Колоса» идут на поля юга, за Уралом редко кто их и видел. Правда, яровой клин получил на вооружение почвозащитный бараевский комплекс машин, юг (в смысле широком) плоскореза и стерневой сеялки не принял, но тут сказ особый.

В среднем по стране гектар зерновых получает 170 килограммов минеральных туков. Это пятая часть оптимальной нормы, удобрений не хватает всюду, однако же и не хватает по-разному: целинный гектар получает меньше тридцати килограммов, многие же районы юга вносят по три — пять центнеров.

Отдача? Сначала о минусовой, о накладном расходе, к какому и Госстрах, и державный семенной амбар уже приучены. В одном 1948 году убиралось столько же озимых, сколько сеялось, а в десятилетии 1955–1964 годов гибло в среднем 11,6 процента посевов. В следующем же десятке лет (1965–1974 гг.) этот налог был поднят до 16,6 процента, причем поднят не областями Нечерноземья, тут зимуют надежно, а именно югом. Ростов дал двадцать процентов среднегодовой гибели, Днепропетровск — четвертую часть, Ворошиловград и Белгород — почти треть! Если в шестидесятые годы при морозе в пятнадцать градусов в ЦЧО теряли около пятой части озимей, то в начале семидесятых гибель при том же холоде достигла 58 процентов! Исподтишка пошел процесс «яровизации»: белгородские, курские, воронежские хозяева, убоявшись хлопот с царицей полей, взяли курс на яровой ячмень, благо все сольется в графе «зерновые».

Так, а сохранившиеся? Если сравнивать с дореволюционным уровнем, то прирост урожаев внушительный: Кубань и Таврия несомненно утроили сборы, Крым и юго-запад Украины достигли не меньшего. Но штука в том, что дооктябрьский юг был в основном яровым.

За пятилетку 1968–1972 годов валовой сбор по стране вырос на 24 процента, намолоты озимых поднялись только на семь с половиной процентов — видна разница в тяге? Средняя урожайность озимых (1966–1970 гг.) превышала продуктивность яровых лишь на 4,2 центнера, в семьдесят втором была больше на 3,9… Учти цену пересевов — и выигрыш практически исчезнет.

Она целиком советская культура — озимая пшеница нашего юга! Ведь только начинали разворачивать ее перед революцией и Область Войска Донского, и Новороссия, едва узнали в ней вкус и поняли, почему ухватились за нее и крепкий колонист-немец, и ученый в Париже помещик.

В Новочеркасске — музей казачества. Жалованные императорами сабли, знамена полков, воинские регалии — и почти ничего о хлебопашеской мощи «батюшки тихого Дона». А ведь и строевого коня казаку, и шаровары с лампасами, и шинель, и саблю — все, с чем провожал непутевого сына Григория хозяин Пантелей Прокофьевич, — давал хлеб. На германскую войну Дон из двухсот тысяч казачьих дворов выставил сто полков — это же хлеб народил и выпестовал столько чубатых пахарей-воинов.

Почему так притягательна история всякого колоса? Что за магия в ней? Отчего так интересно сквозь добросовестные старые книги глядеть в прошлое пшениц, каких уж нет — отслужили роду людскому? И отчего так затягивает давняя быль про то, кто покупал наши пшеницы и почем покупал — ведь и лес же везли, и поташ, и пушнину? И мер тех уже нет, и сортов, и поколений — разве цело и где-то лежит золото, каким был сделан холодный расчет. Но вдруг узнаешь, что маркиз Вильморен (его потомки будут учить селекции Вавилова) во время Крымской войны стал сеять нашу «арнаутку» в Провансе и Алжире — и вроде как горд: штуцера-то у вас были нарезные, а сорта хлеба с Дона везли. Узнаешь, что эта стекловидная твердая «арнаутка» (арнаутом на юге называли грека, а заодно и албанца) в начале века шла в Италии по 25 лир за квинтал, а за американскую больше двадцати не давали, и будто себе в похвалу читаешь отчет Департамента земледелия: «До сих пор на европейском рынке не появлялось еще американской пшеницы, которая могла бы конкурировать с нашими сортами…» Да и в самом деле, что сравнивать: «арнаутка», «гарновка», «кубанка» — двадцать процентов белка, а то и с хвостиком, в германских же — четырнадцать, в английских — двенадцать.

В Ростове на набережной — чугунные кнехты: «Заводъ Петухова, 1899 годъ». Ну, теплоходы чалятся, присесть можно…

А ведь тоже свидетели! Первым портом хлебного экспорта был Ростов-Дон до самого тринадцатого года, пятую часть зернового вывоза России держал, а вместе с Таганрогом так треть! Почти шестьдесят миллионов пудов в год отгрузить — это же работа!

Ах, как артистически, с каким весельем мастеров грабили и Пантелея Мелехова, и иногороднего мужика, и российского, уже с английским языком и при автомобиле, купчину вышколенные веками мировой торговли негоцианты Европы! Каким беззащитным Емелей выглядел на западных биржах с их акульей быстротой и четкостью мягкотелый экспорт России! Да и как не поучить такого славного партнера, настежь открывшего — ради валюты, локомобилей, сепараторов, тканей — свой не слишком прибранный природный амбар! «Купцам иностранным достается львиная часть, а нам, труженикам, — крохи самые микроскопические» («Донские областные ведомости», 1874). Унизительная система «фак» («справедливое среднее качество») даже выгодной делала засорение хлеба, нестандартность, — потом можно было подработать пшеницу в итальянских, французских портах и с толком сбыть в Англию. «Злоупотребления, существующие в ростовской хлебной торговле, увеличивают стоимость хлеба, бьют по карману производителей, теряющих, по минимальному расчету, около 2 млн. руб. в год, портят репутацию ростовского хлебного рынка» («Приазовский край», 1894). «Русская агентура за границей, русские экспортные фирмы и собственная торговля — единственные пути к действительному выходу из невыгодной для нас зависимости от иностранцев, получающих главный доход от русского вывоза» («Торгово-промышленная газета»). Верно!