Юрий Черниченко - Хлеб

Память о «великом плане преобразования природы» по-прежнему служит признаком ортодоксальности, иногда полезно вздохнуть: досадили бы лесополосы, достроили бы пруды-водоемы — разве ж терпели бы такую страсть? Пруды-водоемы успели заилиться, лесополосы кое-где до макушек занесло, авторы диссертаций о гнездовой посадке дуба вошли в докторский, обычно пенсионный, возраст, а приятная печаль все греет: не досадили, всегда вот так…

Александр Иванович Бараев поддерживает прямых своих последователей: Продана из Запорожья, Щербака из Николаева… Естественно. Только есть закон: ученик опровергает учителя. Тут и сторона психологическая — копирование энергии не придает. Лишь чувство открытия, уверенность в первопроходстве могут годами держать в горении. Не копировщиком, а оппонентом, чуть ли не антиподом Докучаева считал себя Александр Алексеевич Измаильский, и не эта ли самостоятельная тропа сделала его спутником первого защитника черноземов? Иван Евлампиевич Щербак на своем сортоучастке в Новой Одессе возродил опробованный Измаильским «херсонский пар», сеет озимь в широких междурядьях еще не убранной кукурузы — и именно эту поправку к бараевской системе считает ключевой, «sine qua non». Да на самой целине… Найди сегодня в Кулунде, в омской степи, в Оренбуржье крупного агронома, который бы считал себя праведным последователем Бараева! Нет, все конечно же совсем другое, у каждого свой комплекс — хорошо, если не собственная система. И только десять лет наблюдений дают разглядеть, что все ветви, веточки, листья слагают одно дерево — и оно зеленеет.

Впрочем, «понять — значит простить». Слишком уж стараться понять, почему на юге с почвой происходит то, что происходит, — значит смириться с пыльными бурями.

Я могу представить, кто сейчас нужен для освещения. Непременно здешний, корнями из казачьего, таврического земледелия. Но с кругозором планеты, культурой века НТР. С известностью, иначе обличения его останутся воркотней районного чудака. К чинам-диссертациям искомому надлежит быть равнодушным, иначе видимая всем корысть обесценит глаголы. Требуется не флюсу подобный специалист, а в некоем роде пророк, философ, способный и «глаголом жечь», и увлекать примером. И пример тот должен быть материальным, чтоб можно было «пощупать». Да, это непременно — он должен уже сегодня показывать, что принесло сделанное им вчера!

Однако хватит патетики. За всю жизнь судьба свела меня с одним Бараевым, и то — не печать подняла его, а он поднимал пишущих до уровня делаемого им. Даже в шестьдесят шестом году «Сельская жизнь» вкатила мне по первое число за речь о бараевских парах — они, оказывается, канадские, на экспорт хлеба направленные, заведомо капиталистические, а я не раскусил, выказал «социальную неразборчивость».

Нет, не ходят, чая освещения, профессора Вихровы, крестьяне здоровой кровью и аристократы мыслью, с возвышенным строем души и презрением к грацианщине. Кадры подбираются, они выдвигаются, а пафос делается собкорами, пора бы и знать. За годы поездок мне выпало наблюдать и расспрашивать Лукьяненко и Пустовойта, знаю дорогу к Ремесло и Кириченко. Но великаны селекции — не лекари земли, использовать здесь их имена — спекуляция. Поля института Ремесло под Киевом порошит чернозем с делянок института Лукьяненко — теперь «имени Лукьяненко».

Я к одному: сыскать на юге профессора Вихрова в почвозащитном его варианте — задача просто веселая по неисполнимости своей.

…Везут нас, «семинаристов», на отроги Армавирского коридора, за Сенгилеевское водохранилище, где зимой шестьдесят девятого года пашню выдуло до хряща. Рельеф сильно пересечен — взлобья, скаты, овражки. Здесь применен целинный способ обработки: стали пахать плоскорезами, сеять стерневыми сеялками, и вот даже после такой зимы озимые уцелели. Для обзора выбран холм. Подготовленный колхозный агроном докладывает семинару, а мы снимаем синхронно (то есть изображение вместе со звуком) первый стоящий эпизод.

— Следствия, — раздается за спиной, — Лечат следствия, а не болезнь.

Будто негромко, но звукооператор зло оглядывается: попало на пленку.

— Устройство «с гор вода». Видите, вдоль склона и пашут, и сеют.

Разобрало же кого-то со своим мнением! Запись испорчена.

— А стерневая сеялка еще и бороздки оставила: катись, вода, в Сенгили. Высушим — тогда стерней прикроемся…

Помехи исходят от мужчины в почтенных годах, на отутюженном лацкане — блескучие лауреатские значки. Ревнива же южная натура! Снимаешь, так ты меня снимай.

Прошу о водворении порядка.

— Вы бы, Яков Иванович, подышали тут пылью… — не церемонится устроитель из ставропольских.

— Дышал! Когда вы еще проектировались — и в одиннадцатом, и в двадцать первом. Мы не называли тогда — эрозия, мы говорили — песчаная контрреволюция.

— Ну, хорошо, хорошо, выступите на заключительном.

Выступил. Полный титул его — директор Всероссийского института виноградарства и виноделия, доктор сельскохозяйственных наук, профессор, дважды лауреат Государственной премии СССР. Потапенко Яков Иванович. Выступил без успеха… Все ждали уже оценочной речи вице-президента ВАСХНИЛ и продажи билетов на обратную дорогу. Разговор о морозе, влаге, о направлении обработки, о том, что водная и ветровая эрозия, дескать, не сестры, а мать и дочь, восприняли, кажется, тоже как укол Бараеву.

Я знал: усадьба этого института — под Новочеркасском, на буграх донского правобережья. Среди командированных, авточастников, разного курортного люда, валом валящего трассой Москва — Баку, притягательно место это придорожным рестораном «Сармат», где, во-первых, подаются донские вина да новые какие-то («Ермак», «Тихий Дон», «Букет Аксиньи», разве только Пантелей Прокофьевич Мелехов в ход не пошел), во-вторых же — кормят вас на кургане, где раскопан клад сарматской царицы. Эти-то домодельные этикетки (и сарматы изображены, и казак на бочке, и Ермак с сибирской короной, а еще почему-то корабль Тура Хейердала!), даже само название института — «Русский виноград» — и гасили интерес. Стоит моя родимая Массандра на тесаных камешках Удельного ведомства, хранит в винотеке херес 1775 года, гребет граблями «золото» на мировых конкурсах — и не тужит о бутафории.

…Со Ставрополья — на Дон. Все с той же необходимостью освещать. Ростовская область — шесть миллионов гектаров пашни, одной пшеницей занимают почти два миллиона, держава! Донской зональный НИИ испытал в Сальской степи плоскорезы. Стерневыми сеялками засевает чуть ли не двести тысяч гектаров. Значит — стронулось? Найти бы теперь хорошо говорящего и пригожего обличьем ученого, казака родом, — и, благословясь, крутить про ликвидацию пыльных бурь…