Александр Гриценко - Антропология революции

Таким образом, сопоставительный анализ этих трех контекстов позволяет нам глубже понять и перемены, и устойчивые модели в культурной и политической жизни Восточной и Центральной Европы, а также в интеллектуальной эволюции XX века. Хотя в социальном, политическом и институциональном аспекте мы имеем дело с явно различающимися системами координат, определенные культурные течения воздействовали на эти контексты схожим образом. Схожим было и положение интеллектуалов, вырабатывавших разнообразные дискурсы уникальной национальной сущности; так или иначе, все они были жертвами — и одновременно виновниками — «бедствий и убожества малых восточноевропейских государств» [398].

Несмотря на юный возраст главных действующих лиц, Май 1968 года во Франции вовсе не был детской забавой [401]. «Майские события» (будем придерживаться принятого эвфемизма) вполне могли обернуться государственным переворотом, после того как девять миллионов забастовщиков заблокировали деятельность предприятий и учреждений по всей стране. Переворот не приснился революционерам — он стал настоящим кошмаром для властей предержащих. Впечатляющее исчезновение Шарля де Голля в течение нескольких часов 29 мая 1968 года — свидетельство этой реальной утраты власти. В полной растерянности, не поставив в известность премьер-министра Жоржа Помпиду, президент Франции покинул бушующий Париж и поспешно вылетел в Баден-Баден, чтобы провести тайное совещание с генералом Жаком Массю, командующим французскими вооруженными силами в Германии. Десять лет спустя Эдуар Балладюр, самый близкий соратник Помпиду, описал в своих воспоминаниях ужас политического руководства страны, осознавшего, что «рычаги власти уже не работают», а префекты Республики перестали подчиняться (Balladur 1978). Несмотря на свой консерватизм, этот участник и непосредственный свидетель майских событий иронизирует над теми, кто старается «стереть» Май 68-го (заметим, что в первых рядах таковых значится и нынешний президент Франции Николя Саркози). Это усилия столь же абсурдны, пишет Э. Балладюр, как стремление «повернуть течение реки вспять».

Возможно, река вновь и вошла в свои берега. Руководству удалось удержать власть благодаря ловкому стратегическому «приему» Помпиду, который сначала организовал тайные консультации с профсоюзами рабочих, а затем и коллективные переговоры с профсоюзами и Национальным советом французских предпринимателей (патронатом). Помпиду полагал, что между правительством и Всеобщей конфедерацией труда (CGT), близкой к коммунистической партии и старающейся покончить с «левизной» [402]и эксцессами, которые ставят под сомнение ее представительность, существует «объективная общность интересов». В самом начале встречи, получившей название «Гренельские переговоры», представитель патроната, к большому изумлению Ж. Помпиду, сам выступил с предложением повысить зарплаты на тридцать процентов. Премьер-министр, несколько обеспокоенный оборотом событий, шепнул тогда своему советнику Балладюру: «Надеюсь, что этим все и ограничится…» Конечно, повышения зарплат были быстро поглощены инфляцией, однако все эти стратегические реакции были ответом на глубокую обеспокоенность подорванным порядком.

Однако эта статья будет посвящена не самим «подрывным» актам, а средствам выражения для оспаривания и постановки под вопрос установленного порядка (remise еп cause). Май 68-го будет рассмотрен мной как уникальный момент возобновления, проживания и освоения критической деятельности. Действительно, в основе революционного порыва лежала усиленная работа над изобразительными и словесными формами для передачи действующими лицами «испытанного», «пережитого» и «прочувствованного» ими в те решающие дни и недели [403]. Для проведения задуманного анализа я остановил свой выбор на особенно ощутимых формах критики: тех, что вплетены в живую материю настенных граффити и лозунгов на плакатах и транспарантах. Как известно, Май 68-го отличался бурным всплеском словесного и изобразительного творчества, сыгравшего значительную роль как для самой мобилизации, так и для памяти о ней.

Вместе с тем этот буйный расцвет критики внес некоторую неопределенность в различные интерпретации майских событий, которые предстают особенно контрастными и подчас противоречивыми. Этот всплеск поколебал и ту монополию в постановке под вопрос наличного положения дел, которой ранее обладали критические направления в гуманитарных науках. Я не стану рассматривать в этой статье реальные нарушения «порядка» (в разных смыслах слова) и проявления конфликтов. Мне бы хотелось обратить внимание на модальности выражения критики, реализовавшейся в плане множества разных «порядков величия» (ordres de grandeur), прямо влияющих на сообщество и личность (Boltanski, Thévenot 1991; Thévenot 2006а), что, однако, не привело к ценностному релятивизму. Критика понятия «иерархии» заметно отразилась на общественной, политической и научной жизни страны и мира после Мая 68-го. Однако я постараюсь показать, что лишь в отсутствие адекватного анализа и соответствующих исследовательских инструментов можно игнорировать значение собственных «порядков оценивания» (ordres de mise еп valeur), а следовательно, и иерархий внутри самого критического порыва 1968 года.

Таким образом, в этой статье будут проанализированы оспаривание установленных порядков (mise еп question des ordres) и та критическая деятельность, что с невероятным размахом была развернута в 1968 году и возымела долгосрочные последствия в прошедшие с тех пор десятилетия. Однако я буду рассматривать революционный порыв не в его временном измерении (в аспекте разрыва с прошлым), а в его пространственной перспективе — как переворот в пространстве ценностей и оценок, опрокидывание порядков вверх дном [404]. Образное физиологическое французское выражение «cul par dessus tête» (буквально: « кувырок задом через голову»), равно как и однокоренной глагол «culbuter» (опрокинуться, перевернуться, совершить кульбит) ясно выражают это потрясение. Критические установки и действия 1968 года не только перевернули вверх дном установленные полномочия и институты — они изменили и саму организацию человека, превратив его из субъекта разумного в субъекта, находящегося во власти эмоций, желаний, влечений, удовольствий и наслаждений. Термины, обозначающие кувырок, или «кульбит», хорошо подходят для изучения значительных встрясок. Они подчеркивают то, что переворот, или инверсия (обращение), затронул не только общественный или политический порядок, формирующий сообщество, но также и порядок, формирующий личность, оказавшуюся во власти физиологических стремлений или рационализированных и сублимированных умственных стремлений. Далее в статье будут проанализированы протестные выступления Мая 68-го, затронувшие эти два типа порядков.