Литературная Газета - Литературная Газета 6557 ( № 25-26 2016)

На следующий день фея приготовила нам очередной сюрпризец. Поскольку для бывших советских людей эра великих индивидуальных географических открытий только начиналась, то путешествие заказывалось через пока мало кому известное туристическое агентство. Очевидно, озлобленная фея именно в нём и работала, и это она прислала нам экскурсовода с русским языком. Прошло с тех пор лет двадцать, но забыть нашу гидшу я так и не смогла.

Звали её Иорданка в честь реки Иордан, где Иоанн Креститель совершал главный обряд посвящения в христианство. Была она болгаркой, вышедшей замуж за флорентийца. Как полагалось всем болгарам во времена Варшавского договора, в школе она учила русский, что в её понимании являлось достаточным основанием для признания себя знатоком «великого и могучего», а заодно и специалистом по истории родного города мужа. Тогда я ещё не подозревала о степени «величия» всех флорентийцев и тем более не догадывалась, что даже сам факт проживания в этом городе оказывает на людей магическое действие. Во всяком случае, наш гид Иорданка считала себя истинной флорентийкой со всеми вытекающими отсюда последствиями. Каждое второе предложение она начинала со слов: «Мы, флорентийцы…», далее шло: считаем, думаем, уверены, не сомневаемся, воспели, написали, построили, накреативили и т.д. …самое великое, интересное, незабываемое, красивое, гениальное, одухотворённое и т.д. …в Италии, а следовательно, и на всей планете.

Под флорентийский тамтам восхвалений самих себя мы бешеным аллюром промчались мимо соборов Санта-Кроче, Санта-Мария-Новелла, Санта-Мария-дель-Фьоре, задержавшись на несколько минут у баптистерия с позолоченными вратами работы Гиберти (кстати, баптистерий сравнительно недавно закончил выполнять основную свою функцию по крещению младенцев и занесению их имён в городской реестр). Ещё минут пять мы постояли на площади Синьории у Палаццо Веккио и пообщались с копиями статуй великих скульпторов. С выпученными глазами от вида многочасовой очереди мы миновали галерею Уффици и выскочили на Лунгарно – набережную реки Арно у Золотого моста Веккио, узнав, что до начала XVI века на нём торговали мясом, а не золотыми украшениями. Затем мы нырнули обратно в лабиринт узких, тёмных и неприветливых улиц с каменными стенами домов пятидесяти оттенков скучного, депрессивного серого цвета. Утомляющее обилие современных огромных витрин отнюдь не радовало глаз, оно приводило в недоумение: зачем старинному городу понадобилось уродовать себя кричащими окнами из другой эпохи? Наконец мы оказались на Пьяцца делла Република, где во времена Юлия Цезаря находился центр города, а теперь площадь пребывала в монументальной застройке времён объединения Италии во второй половине XIX века. Здесь Иорданка решила с нами распрощаться и потребовала чаевых. Обалдевшие от пулемётной очереди болгаро-русского наречия и хамоватой тётеньки, мы расстались с несколькими тысячами лир, недоумевая, за что они, по сути, ей заплачены. А подумав, единогласно пришли к мнению, что за возможность больше никогда её не видеть и не слышать можно было бы и ещё добавить деньжат.

Первое короткое посещение Флоренции меня разочаровало. Я чувствовала себя обманутой и обиженной, как ребёнок, которому вместо обещанной новой красивой куклы подсунули странную и непонятную игрушку. В общем, город Данте и Микеланджело я покинула без всяких сожалений. Впереди нас ждал Рим.

Прошло года три, и капризная фея решила изменить моё первое впечатление от Флоренции.

Глава II

Увидеть Флоренцию и не умереть

В этой главе постсоветская система здравоохранения и дух Флоренции одерживают блестящую победу над болезнью

Однажды на прогулочной дорожке клинического санатория «Барвиха» судьба столкнула меня с медленно идущей навстречу немолодой дамой. Мы поздоровались и разговорились. Дама звалась Прасковьей Александровной и в подмосковном медицинском учреждении проходила курс реабилитации после тяжелейшего инфаркта с последующим шунтированием сердца. Прасковья Александровна глянулась мне сразу и безоговорочно. Нравилось мне всё: неторопливость движений, небрежная элегантность в одежде, низкий глубокий голос, необыкновенная доброжелательность (за пятнадцать лет дружбы я только один раз услышала от неё негативное мнение о ком-то: «Вы знаете, мне кажется, он не очень хороший человек»), мягкая ирония, внимание к собеседнику. Она не только слушала, но и слышала, живо реагируя на сказанные слова. Прасковья Александровна принадлежала к тому типу женщин, про которых моя бабушка говорила: «Она очень интересная», что в переводе означало: запоминающаяся внешность и неординарная личность.

Так оно и было. Пуся (так ласково называл её муж) родилась в правильной интеллигентной московской семье с дипломатическим уклоном. Провела несколько лет с родителями в Нью-Йорке, а достигнув «призывного возраста», поступила на кафедру искусствоведения исторического факультета университета им. Михайло Ломоносова, где в конце 40-х годов прошлого столетия лекции читались корифеями, чудом избежавшими сталинских репрессий. Юная студентка Прасковья по уши влюбилась сначала в Италию, а потом в красавчика и умницу Игоря Макарова. Обе влюблённости Прасковья Александровна пронесла через всю жизнь. Игорь Михайлович сделал головокружительную карьеру во многом благодаря тому, что рядом с ним всегда была верная, преданная, умная, тонкая и любящая женщина.

Вот её-то я и встретила у озера барвихинского санатория. Мы взяли за правило вместе выходить на «тропу здоровья», проводя время в приятной беседе о том о сём и обо всём, начиная с последних московских театральных премьер и выставок и заканчивая фасончиком кофточки, недавно купленной в заграничной поездке. Буквально с первой встречи мы поняли, что обе неравнодушны к Италии, но отдаём предпочтение разным её частям: она – северу, я – югу.

Прасковье Александровне больше всего нравилась Флоренция. Я слушала её восторженные рассказы о бесподобном городе Микеланджело и Боттичелли, о великих Медичи, сногсшибательных фресках Джотто, коридоре Вазари, несметных богатствах галереи Уффици и дворца Питти, о дивных садах Боболи, о культе прекрасной дамы Беатриче, воспетой Данте, и многом другом. Я узнала, что чудом Прасковья Александровна не умерла, приехав на свидание с горячо любимым городом. В первую же ночь ей стало плохо, местная скорая помощь «Мизерикордия» отвезла её в знаменитую больницу Санта-Мария-­Новелла, где ей оказали первую и правильную помощь, а через несколько дней спецтранспорт доставил больную на операционный стол академика Чазова.

Но не только знаменитый хирург спас Прасковью Александровну. Я уверена, что во время многочасовой операции над ней витал дух любимого ею города, который не мог допустить печального исхода, ведь он считал себя истинным флорентийцем, а следовательно – всесильным.