Марк Курлански - 1968. Год, который встряхнул мир.

И я был выслан из Праги на самолете сыщиками

в строгих чешских костюмах.

Ия — король мая: это сила юной страсти.

И я — король мая: это усердие в красноречии

и активность в любви.

И я — король мая: это древняя человеческая поэзия,

и сто тысяч людей выбрали мое имя.

И я — король мая, и через несколько минут я приземлюсь

в лондонском аэропорту...

Но, как сказал бы Стефан Дубчек, даже в Америке никто не свободен. Когда Гинзберг возвратился в США, ФБР внесло его имя в список лиц, представлявших угрозу безопасности государства.

* * *

Несмотря на все эти репрессии и обилие усатых людей в строгих чешских костюмах, Прага стала популярной. В 1966 году страну посетили три с половиной миллиона туристов, четверть которых приехала с Запада. Чешские фильмы, такие как «Поезда, которых так ждут» и «Магазин на главной улице», смотрели во всем мире. Милош Форман стал одним из нескольких чешских режиссеров, получавших предложения из разных стран. Чешские драматурги, втом числе и Вацлав Гавел, снискали международное признание. Гавел, чьи сочинения, по-видимому, были сильны не столько художественной, сколько политической стороной, писал одну за другой абсурдистские пьесы антитоталитарного содержания, что являлось совершенно невозможным в Советском Союзе. В «Меморандуме» бюрократия препятствует развитию творческой мысли, навязывая искусственный язык под названием «птидепе». Гавел часто высмеивал язык коммунистов. В другой пьесе персонаж пародирует манеру Хрущева не к месту вставлять простонародные словечки. Персонаж Гавела говорит: «Тот, кто спорит с москитной сеткой, никогда не будет танцевать с козой рядом с Подмоклым».

В ноябре 1967 года небольшая группа пражских студентов решила сделать то, что, как они слышали, делают студенты на Западе. Они устроили демонстрацию. Поводом явилось плохое отопление и освещение в спальнях — не первый и не последний случай, когда выступление студентов имело столь банальные причины. Как и многие студенты на Западе, поступавшие подобным образом, пражане нашли, что устраивать демонстрации очень интересно. Они шествовали в вечерних сумерках, неся свечи, символизировавшие тусклый свет, при котором, по их словам, им приходится заниматься. Это производило впечатление рождественской процессии. По узкой мощеной улице они достигли Градчан — замка, в котором располагалось правительство. Внезапно путь им преградила полиция. Полицейские повалили нескольких демонстрантов на мостовую. Примерно пятьдесят человек в итоге нуждались в госпитализации. Пресса сообщила лишь о нападении «хулиганов» на полицию. Но люди смогли расшифровать этот код, и слухи об избиении быстро распространились, порождая все более широкое движение протеста. В конце 1967 года студенты Праги разбрасывали листовки и вступали в полемику на улице с первым встречным, то есть они вели себя так же, как студенты в Берлине, Риме или Беркли. Разумеется, за ними следила тайная полиция, но то же самое происходило и со студентами Западной Европы и Америки, когда они устраивали демонстрации.

В 60-е годы возросли как словацкий национализм, так и враждебность Новотного по отношению к словакам. В 1967 году словаки бросили вызов правительству и Советам тем, что праздновали победу Израиля в Шестидневной войне. В 1968 году Ближний Восток стал любимой политической метафорой в советском блоке. Признаком неблагополучной обстановки стало то, что поляки, вместо демонстрации лояльности советским интересам, радовались поражению арабских войск, обучавшихся советскими инструкторами. В марте 1968 года Румыния пожелала продемонстрировать свое независимое поведение, она укрепила свои связи с Израилем.

После того как 5 января 1968 года Новотный был снят с поста руководителя партии, волнение и надежда наполнили сердца жителей Чехословакии, по стране поползли слухи. Существует популярная версия, почему Брежнев не защитил Новотного. Когда Брежнев сместил Хрущева, Новотный был настолько расстроен падением своего советского друга — они вместе проводили отпуска, — что сразу же обратился в Кремль. Каков бы ни был ответ Брежнева, он не удовлетворил Новотного, тот в сердцах бросил трубку, прервав разговор. Брежнев же обладал долгой памятью.

В 1968 году надежды и доверие Советского Союза и Чехословакии были возложены на высокого, мрачно выглядевшего человека с бледной улыбкой на устах, человека, никогда не демонстрировавшего особых способностей или творческой фантазии — качеств, которые ни при каких обстоятельствах не понравились бы советской стороне. У Дубчека не было зарубежного опыта. За исключением пребывания в Советском Союзе, он только дважды ездил за границу, оба раза в 1960 году, когда два дня провел в Хельсинки и отправился на партийную конференцию в Ханой.

Но Дубчек и многие его коллеги по новому руководству принадлежали к уникальному поколению. Оно росло при нацистской оккупации и видело тот мир добра и зла, в котором Советский Союз символизировал силы добра и надежд на лучшее будущее. Один из членов дубчековского руководства, Зде-нек Млынарж, писал: «В этом смысле Советский Союз был страной надежды для тех, кто желал после войны решительно порвать с прошлым и кто, конечно, не знал, что на самом деле происходило в Советском Союзе».

Главным вопросом того момента было не то, почему Советы согласились с приходом к власти Дубчека, а то, почему в Чехословакии на это пошли. После двадцати лет сталинизма нация жаждала перемен, и его соотечественники решили, что он способен осуществить их. Как отмечает Млынарж, до 1968 года народ Чехословакии ничего толком не знал о характере своих лидеров и население уже к этому привыкло. По случайности Дубчек очень подошел молодежи 1968 года. Он не был авторитарен, и этот факт будто бы подтверждался его скованностью на публике и скучной манерой речи. Чехословацкой молодежи нравилась его неловкость. В конце концов это перерастет в склонность к слишком медленному принятию решений, что окажется слабой стороной антиавторитаризма. Однако в узком кругу он мог быть в высшей степени убедителен. И что вызывало особенную симпатию, он был руководителем, умевшим слушать других. По-видимому, то, что верно в отношении Людовита Стура, этого поносимого властями словацкого националиста, в доме которого родился Дубчек, справедливо и в отношении его самого. Как он говорил в одной из своих речей неортодоксального характера тремя годами ранее, защищая Стура, «он понимал все главные социальные и экономические проблемы и тенденции своего времени и понимал, что все надо изменить».

Предававшаяся рыданиям семья Дубчека не могла не видеть, что он попал в трудное положение. Ему нужно было убедить возбужденный народ в том, что он, Дубчек, является реформатором, а также показать приверженцам старой линии в партии и правительстве, то есть людям Новотного, что ему можно доверять, и, наконец, продемонстрировать Москве, что он контролирует эту неконтролируемую ситуацию.