Русская жизнь-цитаты - Русская жизнь-цитаты- ноябрь-декабрь 2016

Сюжет строится как цепь отдельных припоминаний, соответствующих структуре балетных номеров. Но в либретто балетной феерии Черняков вместил ассоциации на весь русский век-волкодав. После слишком корректной, классичной для Чернякова «Иоланты» «Щелкунчик» ошарашивает революционным безумием: вместо рождественской сказки — попытка апокалиптической трактовки истории, между «Меланхолией» Триера и «Хрусталевым» Германа.

Вальс снежинок: Мари — внутри черной метели. Снег, смешанный с пеплом, валит с ног, закручивает серую толпу людей в ватниках, мужчины и женщины то поднимаются, то падают замерзшими трупами (хореографию Сиди Ларби Шеркауи хочется назвать лагерной симфонией).

Эпизод «еловый лес»: посреди видеопроекции леса (немного диснеевской), где бегают звери и летают огромные птицы, темноту прорезает слепящий свет фар черных «воронков», а Мари видится потерянный возлюбленный, силуэты множатся как наваждение.

«Дивертисмент» поставлен как воспоминание о «Детском мире»: сцену заполняют игрушки в человеческий рост — неваляшки, космонавты, роботы, куклы, среди которых прогуливаются Мари и ее аватары (здесь поражают сами игрушки, хореография Лока очень ограничена).

Под «Вальс цветов» (Шеркауи) проходит вся человеческая жизнь: юные пары сменяют повзрослевшие, стареющие, потом совсем старики, потерявшие пару.

Финальные па-де-де Мари и Водемона в «Щелкунчике» (как во всех эмоциональных партиях, здесь хореография Шеркауи) наполнены такой драматической силой, что непонятно, сможем ли мы еще слушать эту музыку вместе с вариациями какой-нибудь феи Драже.

http://www.vedomosti.ru/lifestyle/articles/2016/03/16/633892-iolantaschelkunchik-chernyakova

Антон Красовский:”Мы умираем в Сирии, а ты умрешь здесь”, — кричал этот человек русскому послу Андрею Карлову на открытии выставки в Стамбуле. Посол убит.

https://www.facebook.com/photo.php?fbid=10154989408875809&set=a.205258140808.160056.713295808&type=3

Слава Рабинович:”Лихие 90-е, говоришь? За 17 лет, прошедших с них, продали нефти и газа триллиона на четыре. Долларов. Триллиона. Долларов. Повезло с ценой. Б-г послал. Десятки миллионов человек живут за чертой бедности. Закрываются региональные школы и больницы. Эпидемия ВИЧ. Деградация, развал и загнивание всего. Каждый первый чиновник с “научной степенью”: плагиатор и мошенник. Каждый первый чиновник со степенью или без: мега-вор. Образование и медицина в жёппе. С Байконура ракеты дальше первой ступени не летают. Деревни вымирают. Народ спивается. От стекломоя и палёной настойки боярышника люди мрут, как мухи: стаями. Первый вице-премьер возит своих собачек на частном самолёте. Путин за бюджетные деньги строит свой 37-й дворец. Дорог в стране нет в принципе. Зато на них распилены состояния для многих, но избранных. Добрые люди собирают деньги на лечение больным детям и на дрова старушкам. Сечин с Миллером, бывшие питерские бандиты, никогда ничего не создавшие, соревнуются между собой в миллионах, “заработанных” за один час в госкомпаниях, которые считают своей собственностью. Страна не производит никаких товаров и услуг с добавочной стоимостью, которые были бы востребованы потребителями в других странах. Импортные продукты сжигаются, давятся, закапываются. И так далее. За 17 лет, прошедших с лихих 90-х

https://www.facebook.com/slava.rabinovich.9/posts/1270332166361428

Альфред Кох:”Что теряет и что приобретает нация после пребывания на экзистенциальном холоде?

Все мы видели “Прогулки по Венеции” с Иосифом Бродским. Там он говорит важные вещи о русском народе. И он говорит ключевую (во всяком случае для меня) фразу: “В 20 веке русских выставили на экзистенциальный холод…”

Эмпирически ясно, что она приобретает совершенно фантастическую адаптивность и живучесть, но утрачивает способность к сочувствию. К милосердию.

Достаточно посмтреть как реагировали россияне на Беслан и Норд-Ост. На чеченские войны. На трупы русских… На трупы чеченцев… Да и на Афган… После Беслана в Риме на улицы вышли сотни тысяч людей. А в Москве — никого…

А россияне никак не прореагировали. Просто тупо смотрели в телевизор. И переключали. И до этого, то же самое: вон на площадке стоит крышка гроба. Это у соседей цинковый гроб из Афгана пришел. Все. Сходили на поминки. Выпили. Поплакали. Забыли. Точка.

Это кто? Муж. Где убит? На Украине. Значит так: хочешь получать пенсию за него, скажи, что помер от пневмонии в воиснкой части в Бурятии. Хорошо? Хорошо. Помер в воинской части в Бурятии. Мне какая разница?

Скажите, где ваш муж? Помер от пневмонии в Бурятии. Зачем вы врете! Он у вас погиб на войне с Украиной! Нет. Он умер в Бурятии. Послушайте! Если вы скажете правду и другие, такие же как вы скажут правду, может быть нам удастся остановить войну и поток гробов прекратится! Ну же! Скажите как есть на самом деле.

Как было на самом деле, хотите? Вот вам правда: он. Умер. От. Пневмонии. В. Бурятии. В. Воинской. Части. Зачем вы врете? Мне плевать на всех. Мне плевать на поток гробов к другим. Мне платят пенсию за него. Больше, чем я получала от него, когда он был жив. От него, алкаша, от мертвого толку больше, чем от живого было… Идите на х…й, правдоискатели. А то я щас кого надо позову…

А вы хотите, чтобы в России возмутились трупам в Алеппо… Нет у них такого места, которое бы болело от чужой боли. Выболело все. Остался рубец. У народа умерла душа. Больше нет той русской души, о которой Достоевский писал, что она всемирная. Выморозилась душа у людей. Вот что принес русским 20 век… Москва слезам не верит

https://www.facebook.com/koch.kokh.haus/posts/1647993425497860

Николай Кононов:”Главным трендом 2017 года будет, конечно, пересборка памяти.

Все, кто живёт в России и не потеряли от ужаса способность наблюдать, заметили, как фокус внимания сместился от будущего — роботов, дронов, стартапов, поп-ап-фуд-фестивалей и политической борьбы — к прошлому. Многие осознали, что не разобравшись с советским террором, не избавиться от террора постсоветского.

Этот террор зашит везде — в отношениях, установках, реакциях, языке. ГУЛАГ никуда не делся и не прекращался. Поэтому и пошла волна переосмысления происходившего на русском поле экспериментов в последний век. Память стала новым чёрным.

В следующем году это выразится в росте интереса к public history — тому, как представления об истории воплощаются в искусстве, медиа, мемориальной культуре, семейной и частной памяти. Проекты “1917”, Прожито, Denis Karagodin — все об этом. Бесконечные споры вокруг Сталина, Ельцина, 1993 года, “Перми-36” говорят о том, что рана болит, кощеева игла не переломлена пополам.

Наконец, разумность устройства будущего, которого все ждут, тоже зависит от работы с памятью.