Отар Кушанашвили - Не один

Не бывает цинизма вообще, бывает цинизм – как оптимальный способ жить для тебя, самая для тебя комфортная среда, даже внешне красивая.

Я не кабинетный мальчик, я мотаюсь по белу свету и понимаю, что этот свет все более не похож на мои представления о том, каким должен быть. Пали нравы, да так глубоко, что даже дети теперь понятия не имеют, что такое вершина, масштаб личности, при котором человек не законченный эгоист.

Шестилетний Миша Давискиба спас на пляже «Омега» в Севастополе четырехлетнего мальчика, упавшего в воду с пирса, и я спросил у известной украинской журналистки, с шустрым пацаном и его родителями встречавшейся, каков в жизни герой. Она моментально отвечает: смешной. Щекастый, вихрастый, застенчивый.

Пирс – место для рыбалки, рыбаков, требующих тишины, разумеется, раздражают дети, детишкам, разумеется, начхать, они жизни полны, наши «кровь с молоком». Они радуются жизни, и это не требует от них напряжения силы и воли, они парят. Но малыш-то наш благословенный – не смотрите, что ему четыре – возомнил себя рыбаком и сачком пытался ловить махонькую рыбешку. Под стать рыбешке, которую хотел изловить маленький бедовый рыбак, там и глубина – четыре метра, пустяки.

Какой-то дядя-ухарь разбежался и, задев пацана, сиганул в воду. Малыш – за ним. А уже вслед за ним, мгновенно оценив обстановку, прыгнул Миша, схватил за руку и крикнул: «Держись!» Я, между прочим, профессиональный пловец, можно я скажу? Вытаскивать кого-то из воды – занятие, непосильное даже для подготовленных людей, а тут – шесть лет.

Миша догреб до лестницы, прикрепленной к пирсу, схватился за нее и помог малышу вскарабкаться.

Родители Миши не были очевидцами его благородства, но мама аж побледнела, увидев расцарапанного сына. Он объяснил, как смог, что на пляже помог другому мальчику.

Мама, разумеется, не поверила. А как проверить? Спасенный побежал со всех ног куда-то, его спаситель, не очень себя ощущавший, к маме. Мама сказала журналистам, что главная черта ее сына – это неисчерпаемая пытливость, он жаден до жизни, чертенок.

Но ведь со времен неолита такая характеристика распространяется на каждого ребенка, разве нет? А вот то, что мальчуган, я его видел, выглядит старше своих шести, это факт, выглядит крепче и мощнее. Любит сочинять рассказики (обещали прислать, детям прочту, мои тоже те еще сочинители), занимается борьбой и – правильно! – обожает плавать, человечек-амфибия.

Моя знакомая спросила крепыша, на кого он хотел бы быть похожим, малыш тут же ей ответил, что хочет быть похожим на папу, папа всем помогает, когда надо, спасает, папа – самый большой молодец.

Его отец Андрей Николаевич служит начальником криминальной милиции по делам детей, про него пишут «подвижник». Коллеги характеризуют его как отзывчивого, чуждого всяческой суете человека.

Ну, так здорово же, что мы имеем дело с таким мимезисом (подражанием)! Что сын, такой сын – в такого отца. Папа отшивает журналистов, говорит, он, сын, сделал то, что должен был; я в Киеве, думаю об этом пацане, о его папе, еду на съемки и улыбаюсь.

У меня нет намерения вас потрясти, я ласкаю себя надеждой, что вы прочтете мой текст и тихо улыбнетесь.

Я на такие вылазки, случающиеся раз в триста лет, буквальным образом опираюсь, превращаясь из странного дерганного персонажа в полнокровного улыбающегося малого. Я расскажу вам про Моршанск без литературного кокетства.

Моршанск стоит на реке под названием Цна. Городок красивый, река еще красивее, но не работает ничего, все вымерло, умерщвлено.

А ведь моршанские купцы отличались такой живостью, что их во время оно привечали аж на лондонской торговой бирже, их сельхозпродукцию сметали.

Теперь на всю округу там один сетевой монстр и импорт, импорт, импорт.

Свои имена в историю Моршанска вписали старообрядцы и даже скопцы; эти были известны на всю страну своими несметными богатствами, аж академик русской литературы Николай Лесков, отвлекшись от «Левши», восторженно – изумленно писал о моршанском купце Плотицыне. Так, мол, и так, такой это содержательный человечище, деньги его считали семь дней, больше считать не стали, запечатали в мешках (купец попал под следствие, как коряво сказали бы сейчас)…

Сегодня в Моршанске лишь эти старинные дома и стоят да величавый Троицкий собор на семь тысяч человек, про который скептики-маловеры могут говорить что угодно, но безлюдья он не знает… Этот собор – как венценосная страница истории, символ того, что пришлось городу пережить; в советское время он служил складом камвольному комбинату, и люди мне сказали, что даже на глаз можно было определить, что он скукоживается.

Коренной моршанец Толя Легостаев не пунктирно, но подробно рассказывает мне про каждый дом, я прерываю его, спрашиваю, тебе ж 30, чего не уезжаешь, он смотрит на меня, как на идиота.

Работает он на пассажирском автотранспортном предприятии, получает ровно столько, что хватает. Говорит даже, причем серьезно, что получает дикое удовольствие от работы. Не преуспевает – ну и ладно, зато люди благодарны: он довозит их аж до области, в любую даль.

Он хвалит руководство, которое не допустило худшего – рейдерского захвата, грозившего превратить их контору в барахолку. Единственная проблема была – приохотить людей к работе. Он помнит тот день, когда шеф собрал их и сказал, что все висит на волоске, что все зависит только от них, от их честности и патриотизма.

Я ж не советский производственный очерк пишу, я просто, как и вы, сыт по горло обреченными материалами, которыми нас кормят, – о том, что жизнь – дерьмо, все провинциалы-пьяницы, парии. Я познакомился с тьмой народу не потерянного, но уверенного в себе, доброжелательного и открытого.

Городок чистый, не квелый, по нему можно блуждать с хорошими мыслями. Если они у вас еще остались. Это ведь самый обычный городок, где самые обычные люди почитают гостя (не будем здесь про то, что иных гостей надобно… чтоб не собрали костей) за ниспосланную роскошь. Политикой интересуются мало, быть бы живу.

Я уезжал холодным утром, ежился и улыбался, что вообще-то в 6:00 ни мне, ни тем более вам не свойственно.

Вы только заставьте себя представить эту красотищу: туман, а над туманом собор, где-то в тумане, справа, слева, со всех сторон, негромкие люди. «Как ежики», – говорит водитель, и мы смеемся, негромко.

Нам ведь всем до Моршанска нет никакого дела, нам самая идея доброжелательства кажется все более противоречивой, манера тихо вести себя и улыбаться – дикой, хорошо хоть противными этих людей не называем, не записываем в противный стан.

Мы не видим Моршанска в упор, а он, со струящим поутру свет собором, есть, вызывает утро на связь, утро отзывается – солнышком, дождиком, снежком, и жизнь идет, и жить хорошо, уж как-нибудь.