Сергей Сергеев - Русская нация, или Рассказ об истории ее отсутствия

На первых порах украинский национализм не имел сепаратистского посыла, пределом его мечтаний была областная автономия. Не играла в нем первую скрипку и «москвофобия» (хотя в стихах Шевченко она не редкость), куда сильнее звучал антипольский пафос, что было продиктовано польским культурным доминированием на Украине, о котором говорилось выше: на этом этапе именно поляки были врагом номер один, тот же Кулиш активно сотрудничал с имперской администрацией в период борьбы с мятежом 1863 г. В австрийской Галиции и вовсе существовало мощное движение москвофилов. Но в результате жестких ограничений употребления украинского языка в печати на территории России именно Галиция, где ему был предоставлен легальный статус и в литературе, и в школе, стала новым центром украин ского национализма. В 1860-х гг. туда часто приезжал Кулиш, в начале 1870-х там некоторое время жил и работал М. П. Драгоманов, в 1894-м во Львов перебрался крупнейший украинский историк М. С. Грушевский.

К концу XIX в. оформляется концепция Галиции как «украинского Пьемонта», в идеологии «украинства» усиливается русофобская составляющая, в частности, отрицается единство великороссов и малороссов в киевский период, трактуемый теперь как начало собственно украинской национальной истории. Украинский национализм становится политической силой, представленной в Галицком сейме, все более решительно побеждая москвофилов. Если в результате выборов 1901 г. в сейме оказалось примерно равное число представителей от обоих течений (7 украинцев против 6 москвофилов), то в дальнейшем баланс резко меняется в пользу украинцев: 19 против 9 в 1908 г. и 33 против 1 в 1913 г.

Следует отметить, что, хотя украинские националисты и мечтали о независимой Украине, в реальной политике до Первой мировой войны вопрос так не ставился: «…ни одна из украинских националистических групп не считала, что в случае распада империй Украина окажется достаточно сильной, чтобы противостоять новообразованному Польскому государству и Москве…» (А. А. Тесля). Речь шла лишь о получении автономии в рамках федерации.

Говорить о широком проникновении в «народные массы» идей украинского национализма до 1917 г. затруднительно, они по большей части оставались уделом интеллигенции. Украинофил Е. Чикаленко иронически вспоминал, что, если бы поезд, в котором в 1903 г. ехали из Киева в Полтаву делегаты на праздник, посвященный открытию памятника классику малороссийской словесности И. П. Котляревскому, потерпел крушение, украинское национальное движение остановилось бы на многие годы, если не десятилетия, ибо практически все его активисты помещались в двух вагонах этого поезда. Но с другой стороны, самодержавие удивительно мало предприняло для того, чтобы сделать невозможным торжество мазепинцев (как называли украинофилов в консервативной печати). Обрусение миллионов украинских крестьян было в принципе выполнимым делом (и крайне насущным, в том числе и для крепости империи, ибо только вместе с ними русские составляли в ней уверенное большинство; по переписи 1897 г. великороссов числилось 44 %, малороссов – 18 %). Но для этого нужно было, как минимум, наладить эффективную систему начального образования на русском языке, чего того так и не удалось сделать, ибо, как уже говорилось выше, финансирование начальной школы осуществлялось из рук вон плохо.

Запреты на использование «мовы» в печати (циркуляр П. А. Валуева 1863 г., Эмский указ 1876 г.) при отсутствии позитивной русификаторской программы принесли больше вреда, чем пользы: «Если бы не было Эмского указа… то не было бы для украинцев надобности в создании австрийской „ирреденты“, средоточием украинского культурного движения был бы Киев, а не Львов» (Г. В. Вернадский). Провал этих мер к началу XX в. стал очевиден. В феврале 1905 г. Императорская Академия наук признала украинский язык особым литературным языком, отличным от русского. Экспертизу готовили светила русской науки – либеральные филологи Ф. Е. Корш, А. А. Шахматов, Ф. Ф. Фортунатов, С. Ф. Ольденбург, совместно с деятелями украинского национального движения – Ф. К. Волковым, М. А. Славинским, О. О. Руссовым (последний – крайне любопытный пример выходца из русской семьи, добровольно и сознательно ставшего украинцем). Тем самым де-факто Эмский указ был дезавуирован, а особая украинская культура – важнейшая основа украинского национализма – научно санкционирована. С 1906 г. украинский язык был разрешен к преподаванию в школах.

Мощным инструментом ассимиляции украинцев могла бы стать переселенческая политика, тем более что среди украинских крестьян стремление переехать на свободные земли в Сибири, на Урале, на Дальнем Востоке было широко распространено. Но даже после отмены крепостного права правительство не только не поощряло это стремление, а, напротив, препятствовало ему. Скажем, в 1879 г. губернатор Западного края разослал специальный циркуляр, предписывавший не допускать самовольных переселений. И хотя летом 1881 г. правительство приняло «Временные правила о переселении крестьян на свободные земли», документ этот не был опуб ликован, и крестьянам о нем ничего не сообщили, дабы не спровоцировать массового переселенческого движения. «…К массовой колонизации с запада на восток империи в правительственных кругах относились непоследовательно и с большой осторожностью. Помимо нежелания помещиков лишиться дешевого крестьянского труда, существовали и сдерживающие политические факторы. Украинцы и белорусы были нужны на западе империи для усиления там „русского начала“, что особенно стало ясно после польского восстания 1863 г.» (А. В. Ремнев). Таким образом, и здесь Польша сыграла роль тяжкой и вредной обузы.

Ситуация принципиально изменилась только при Столыпине. Характерные цифры: в Северном Казахстане в 1858 г. малороссов не наблюдалось вовсе, к концу века их там жило уже 100 тыс., а к 1917 г. – 789 тыс., причем с каждым новым поколением они все более русифицировались. В 1909 г. в Амурской области малороссы составляли основное ядро ее населения – 40,6 %, в Приморской области их было еще больше – не менее 75 %. Они быстро переходили на русский язык, а к 1930-м гг. в большинстве случаев сменили и свое этническое самосознание; в конце прошлого века русскими уже считали себя 86,8 % от числа жителей Приморья (в основном это потомки обрусевших малороссов и белорусов), украинцами – 8,2 %, белорусами – 0,9 %. Но эти локальные успехи кардинально решить украинский вопрос уже не могли, время было безнадежно упущено. И хотя «украинство» в собственно Надднепрянской Украине не развилось в массовое политическое движение, усилиями его активистов образование украинской нации «было подготовлено так хорошо, что после февральской революции [1917 г.] там смогла состояться широкая национальная мобилизация» (А. Каппелер).