Иоанна Хмелевская - Шутить и говорить я начала одновременно

Отчитав меня, француженка велела продолжать и, не веря своим ушам, слушала дальнейшее описание моего дня: съев завтрак в постели, я отправляюсь в школу, затем, первая вернувшись домой, топлю печку, грею воду и мою всю посуду. Француженка велела мне несколько раз повторить эти фрагменты моего рассказа, чтобы убедиться, правильно ли меня поняла, уж очень невероятным казалось, чтобы избалованная девица, которой подают завтрак в постель, занималась такой грязной работой. Тут я наконец сжалилась над педагогом и сообщила метраж наших апартаментов.

Пришла зима. Поскольку центральное отопление еще не действовало, канализация замерзла. Больничные туалеты представляли собой жуткое зрелище. По возможности я старалась ими не пользоваться, ограничиться школьными, но это не всегда получалось. Приходилось бегать к трамвайной будке (как раз напротив нашего дома трамвай описывал петлю), но там было ненамного лучше.

Окно нашей одиночной камеры, тьфу, палаты выходило на глухую стену какого-то здания, и вид из окна отрицательно сказывался на психике. Я даже написала тогда чуть ли не научную статью с философским обоснованием того, как бытие определяет сознание, только она, к сожалению, не сохранилась. А на меня эта глухая стена и в самом деле действовала угнетающе. Хорошо хоть не было времени часто пялиться на нее!

В отличие от матери, стремление зарабатывать деньги стало для меня к тому времени дурной привычкой. Слыша дома вечные нарекания на нехватку денег, я старалась что-то предпринять. Помогла тетя Ядя, которая, как и ее брат, мой отец, была бухгалтером и имела широкие связи с представителями так называемой частной инициативы. Рисовать я научилась давно и теперь принялась подрабатывать тем, что малевала вывески и рекламные буклеты. Платили жалкие гроши, но все-таки это был какой-никакой приработок к отцовской зарплате. По вечерам я сидела над халтурой. Тогда было модным наносить на изображение растертую краску, преимущественно акварель, тонким слоем через ситечко с помощью зубной щетки.

Отец оставался на работе на сверхурочные и корпел над бухгалтерскими отчетами, мать сбегала этажом ниже к родне, так что до самого вечера комнатушка была в полном моем распоряжении. Всю ее, даже и потолок, я запорошила рекламной краской. А потом заказы прекратились, и пришлось искать других приработков.

Второй класс гимназии я закончила в Бытоме, значит, это случилось уже перед началом занятий в третьем. В последние дни летних каникул на одной из варшавских улиц я встретила одну из своих прежних подружек, Янку, ставшую впоследствии моей самой близкой подругой на долгие годы. Мы учились с ней в одном классе в Груйце, а теперь они тоже переехали в Варшаву, где жили до войны. Выяснилось, что Янка будет ходить в ту же гимназию, что и я. Это меня очень порадовало. Мне всегда нравилась эта девочка, особенно ее роскошные волосы (воспетые мною впоследствии в романах трилогии о Тереске и Шпульке – «Жизнь как жизнь», «Большой кусок мира» и «Слепое счастье»). На меня всегда большое влияние оказывали эстетические моменты.

Итак, я случайно встретила Янку на улице. Мы шли с отцом, который, конечно же, знал мою одноклассницу. Янка была какая-то расстроенная, словно бы придавленная заботами и сомнениями. Она пожаловалась нам с отцом на то, что положение в их семье сложное и она, Янка, не уверена, что может позволить себе продолжить образование в гимназии. Целесообразнее пойти в какое-нибудь ремесленное, поскорее закончить и начать работать. Не удивляйтесь, мои читатели, такой рассудительности в молодой девушке, год войны считается за два, мы были старше своего возраста, что, впрочем, отнюдь не исключало наличие в нас самой обычной девчоночьей глупости. Одно другому как-то не мешало.

Ни минуты не колеблясь, отец твердо сказал:

– Только гимназия и аттестат зрелости! В случае чего можешь рассчитывать на меня, помогу. Будешь моей второй дочерью. Запомни, если какие трудности – сразу приходи ко мне!

Я всегда знала, что мой отец – человек порядочный, и до сих пор благодарна ему за эти слова. Трудностей было в нашей жизни предостаточно, но Янка не стала прибегать к помощи отца. Чтобы уж закрыть эту тему, сразу скажу, что Янка закончила не только лицей (гимназию), но и исторический факультет университета. До сих пор не могу простить ей, что темой диссертации она выбрала историю девятнадцатого века. Могла бы заняться, к примеру, Средневековьем, куда интереснее! Оно всегда привлекало меня какой-то своей таинственностью, недосказанностью. Когда я уговаривала Янку бросить к черту девятнадцатый век и переключиться на Средние века, она лишь выразительно крутила пальцем у виска и объясняла, что материалов по Средневековью не найти.

Ну вот, вспомнила Средневековье и опять свернула с пути хронологии. Не любит, меня, похоже, эта хронология! Как-то я из-за Средних веков сбила с толку весь класс, к его большой радости. Учительница истории у нас была замечательная, пани Гебертова. Я пристала к ней как банный лист, домогаясь от нее информации о Людовиках XI и XIII и о Вильгельме Завоевателе. То, что было в учебниках, меня явно не устраивало. Выведенная из терпения историчка убила меня информацией, что требуемые материалы я могу обнаружить лишь во Франции и они точно будут написаны не по-польски.

Возвращаюсь к прерванному повествованию. Итак, обе с Янкой мы стали учиться в третьем классе варшавской гимназии им. королевы Ядвиги, которая помещалась в здании бывшей гимназии Гижицкого, ибо здание довоенной гимназии королевы Ядвиги было полностью разрушено. А гимназия Гижицкого находилась прямо напротив нашего дома и упомянутой уже трамвайной петли, на небольшом возвышении. Здание старое, без удобств, с печами в классах. Сейчас на этом месте стоят дома жилого микрорайона. Но зато преподавали в этой довоенной развалюхе еще довоенные преподаватели, по большей части прекрасные специалисты.

Сороковые годы... Варшава лежала в развалинах. Расчищали ее от развалин всем миром. Наша школа тоже получила задание: расчистить одну из улиц, выходящую на Пулавскую. Работа адская, делалась, разумеется, вручную. Разбирая завалы, мы обязаны были очищать от штукатурки уцелевшие кирпичи и складывать в штабеля, передавая их по цепочке из рук в руки. Передав несколько кирпичей, я надела перчатки, поняв, что в кровь сотру руки, собственная кожа долго не выдержит. На беду откуда-то появилась наша дура-директриса, увидела у меня на руках буржуазные пережитки и раскричалась на всю улицу: я компрометирую не только школу и педагогический коллектив, но и ее лично! Она не намерена из-за меня отправляться по этапу в Сибирь! Ишь какая выискалась недобитая аристократка, белоручка!