Виталий Степанов - Под ветрами степными

— Его из вагончика надо выселить, — внесла предложение Таюшка Чудова. — Он выспится днем в клубе у Мацнева, а потом никому спать не дает. Такие анекдоты рассказывает, что уши вянут!

— Не хотели бы, так не слушали! — огрызнулся Николай.

Тогда девочки заговорили все разом, припоминая все прегрешения Николая. Он зажал уши и выпалил:

— Ну, раскаркались… вороны!

Такой грубости никто не ожидал. Игорь потемнел, лицо его стало совсем взрослым. Он глухо сказал:

— Девчонок не смей обижать. Пока ты их подола не стоишь. Ясно? Хочешь с нами жить в совхозе, работать — живи. А не хочешь — катись на все четыре стороны.

Настроение у всех испортилось. Конечно, никто не ожидал от Щукина особенных подвигов на целине, но в то же время кто мог думать, что он так поведет себя здесь.

Юлька понуро ожидал своей очереди. Оборот дела со Щукиным произвел на него впечатление. В школе можно было бы отшутиться, но здесь этого лучше не делать. Объяснял он причины своего отсутствия стоя, не зная, куда девать руки. Вопросов долго никто не задавал.

Молчание, приобретавшее тот смысл, что объяснениям Юльки не очень-то верят, прервал Рябов. Не глядя на Юльку, он спросил ледяным тоном:

— А чего ты про нас в Пристани наговорил?

— Чего наговорил? — удивился Юлька.

— Ты не прикидывайся! — настаивал Рябов. — Ты ведь сказал, что мы все в грязи живем и голодные? Кроме тебя — некому!

— Я ничего никому не говорил — как хотите! — не признавался Юлька.

На него избегали смотреть, потому что он был жалок и совсем не похож на прежнего веселого и независимого Юльку, каким он был в школе. Он чувствовал, что ему не поверили.

Оформился Четвертаков на третье отделение и поселился вместе с ребятами. Ему досталась крайняя, у самой двери, полка. После собрания его больше ни о чем не спрашивали и ничем не попрекали. Но прежние отношения как-то не налаживались.

Вставал он раньше всех. Первым завтракал в столовой и уходил ремонтировать комбайн, на котором был закреплен штурвальным. По вечерам молодежь собиралась на волейбольной площадке. А Юлька оставался в вагончике один, зажигал керосиновую лампу и, зажав голову ладонями, читал толстенное наставление по трактору «ДТ-54».

Третье отделение первым включилось в уборку. Еще до дождей пять лафетов здесь начали валить ячмень. Первые два дня дела шли плохо. Только лучшие совхозные комбайнеры выполняли норму. Потом пошло лучше, но триста гектаров косили целую пятидневку.

— Топчемся! — досадливо махала рукой Быкова, когда у нее спрашивали, как идет косовица.

Впереди было почти двадцать тысяч гектаров пшеницы.

Первого сентября дождь прекратился. Еще вчера казалось, что солнцу теперь не пробить набрякших облаков, а сегодня было тепло, небо было чисто и солнце светило ярко. С полудня, когда подсохла земля, на всех отделениях и бригадах стали выводить в поле жатки и самоходные комбайны для прокосов.

В этот день Новичихин и Четвертаков приняли тракторы. Быкова в надежде на приезжих бывалых механизаторов до последней минуты не решалась передавать машины в руки неопытных мальчишек. У них, правда, были свидетельства трактористов, полученные в школе, но что из этого! Когда Евдокия Ивановна спросила Новичихина, сколько же он времени ездил на тракторе, Витя смутился и пробормотал что-то нечленораздельное. Да и что он мог сказать, если в школе ему удалось в общей сложности посидеть на тракторе не больше двух часов!

Трактора были потрепанные. Они на своем коротком веку перевидали уже много хозяев.

Юлька, успевший в какой-то час с ног до головы вымазаться в солярке и масле, снова и снова пересчитывал наполовину растасканные ключи, искал их под сиденьем. Не найдя ничего, он заключил, виновато улыбаясь:

— Ключи — ерунда. Это я достану!

Новичихин ездил на своем тракторе вокруг стана, останавливался, разворачивал его вправо и влево. Проезжая мимо Четвертакова, он высовывался в разбитое окно и что-то кричал, улыбаясь во весь рот.

На другой день обоих занарядили в поле. Витя должен был идти на комбайн, на подборку ячменя, Юлька — на лафетную жатку. Теперь увидеть их было трудно. Уезжали они в поле рано утром, возвращались ночью, черные от грязи и равнодушные от усталости. Очень хотелось, чтобы дела у них шли хорошо, но выработка поднималась медленно. Их не ругали в боевых листках. Застряли они в середнячках со своими напарниками-курсантами.

На два дня к Виктору приезжала мать и почти не видела сына. Осмотрев вагончик, в котором жили ребята, она заохала, потому что с началом уборки все хозяйство оказалось изрядно запущенным. Потом достала откуда-то корыто, нагрела на кухне воды и принялась стирать вытряхнутое из-под матрацев белье. Вымыла вагончик, вечером застелила чистой газетой стол, собрала на нем домашнее угощение. Допоздна ждала с поля сына и его товарищей.

Всю свою жизнь она прожила в деревне и больше четверти века проработала в колхозе. Работала и в самые трудные времена, когда другие заколачивали дома и подавались в город. Растила детей и жила надеждой, что у них все будет легче и лучше. И вот что придумал ее Витька, которому бы теперь самый раз учиться дальше!

Виктор явился последним. Он долго плескался и фыркал за вагончиком. И вот он за столом вместе с ребятами, большой, русый, с удивительно добрыми и ласковыми голубыми глазами.

— Ты не суетись, садись с нами! — просит он мать.

Она садится рядом с сыном, который на голову выше ее. Между другими разговорами будто невзначай спрашивает о том, что ее больше всего волнует:

— Ну, а как вы — надолго здесь?

Мальчишки переглядываются. Виктор понимает, о чем спрашивает мать.

— Учиться еще будем. Сходим в армию, а потом в институт. А после института — опять сюда.

Мать улыбается одними глазами, качает головой: «Как все распланировали!»

До чего ж короткими стали ночи! Кажется, только успел заснуть, согреться под наброшенной поверх одеяла стеганкой, а уже снова надо вставать. Голова гудит и кружится, и так хочется снова опустить ее в шуршащую соломой теплую подушку, но неумолимый властный голос управляющей Евдокии Ивановны слышится над самым ухом:

— Подымайтеся, хлопцы! Кашу проспите!

Утро холодное. Вода обжигает, но зато как хорошо потом, когда вымоешься до пояса. А мать будто и не ложилась. Уже успела сварить на кухне картошку, нарезала сала и малосольных огурцов. Пусть еще разок поедят по-домашнему!

Ели молча, деловито, как солидные рабочие люди.

Солнце только всходило, когда со стана потянулись в поле тракторы. Мать, стоя в сторонке, смотрела, как сын заводит свой трактор. Трактор урчал и фыркал, как со сна, а Виктор заметно волновался.

Когда трактор завелся, Витя вытер руки и подошел к матери попрощаться. Она собралась домой.