Виталий Степанов - Под ветрами степными

И в самом деле, в последних числах августа на полевых станах появились палатки. Привезли кровати и матрацы. В фанерных чудо-домиках печники ремонтировали кухонные печи.

Пришел конец и нашей Зеленой улице. Свеклу давно кончили, теперь все работали на сенокосе и ремонте инвентаря. Каждый день ездить на отделения было неудобно, пора было переселяться туда совсем. Однажды утром пришли тяжелые тракторы, зацепили вагончики и утащили их вместе с жителями на полевые станы. Уезжать с центральной было немного грустно, но впереди предстояло самое интересное — уборка!

Каждый день прибывали люди: студенты из Барнаула и Свердловска, комбайнеры и трактористы с юга, из Чувашии, Татарии, курсанты школ механизации из Новгородской области, шоферы из Москвы и Ленинграда. Ехали группами по направлениям. Поодиночке без направлений приезжали любители приключений, соблазненные легендами о баснословных заработках на целине.

Погода испортилась. Всю последнюю неделю августа шли холодные обложные дожди. Непогода наделала много неприятностей. Кое-где положило хлеб. На гриве, напротив поселка, пшеницу так покрутило ветром, что на нее больно было смотреть. Издали поле теперь казалось уставленным большими снопами.

Потекли палатки. В мастерской спешно делали железные печки, чтобы люди могли сушить одежду.

В эти дни иногда казалось, что необходимо срочно предпринять что-то особенное, что нужен героический порыв, но все между тем шло своей чередой. Несмотря на дожди, приехавшие комбайнеры просматривали свои машины. На последней планерке у директора шел разговор об укомплектовании всех токов заведующими и весовщиками. Видимо, в том, чтобы ежедневно делать все, что возможно, без шума и паники, и было самое правильное.

Заведующим током на третьем отделении назначили Рябова. Евдокия Ивановна поручила ему самому подобрать себе штат, в том числе и механика.

— Самую ответственную должность тебе даю! — говорила она Евгению. — Что хмуришься? Не рад?

— Страшновато что-то! — признался Женька. — И вообще на тракторе хотелось бы поработать.

— На тракторе успеешь еще. Я тебе прямо скажу: такие трактористы, как ты, мне сейчас не нужны. Ты думаешь, как родился, так и в дело сгодился? Так не бывает. И сам ничего не заработаешь и трактор продержишь. И маме будешь писать: «Продай, мама, бычка, выручи меня, дурачка!» Понял?

— Понял! — грустно ответил Женька и спрятал свои права до лучших времен.

Он принялся укомплектовывать свой штат. Девочки — Саня Легостаева, Таюшка Чудова и Валя Унжакова — согласились работать у него безоговорочно. С механиком дело было сложнее. Мальчишки надеялись поработать на тракторах или, на худой конец, на комбайнах штурвальными. Женя решил все же уговорить Иванникова, с которым в школе сидел на одной парте и был в хороших отношениях. Молчаливый Володя выслушал Женькины доводы и коротко бросил:

— Не хочу.

— Ну почему, скажи? Что, ты мотора не знаешь, что ли?

— Не знаю.

— Ну, ты уже врать нахально начинаешь! — возмутился Женя. — Сказал бы честно: на тракторе хочется поработать.

— Хочется на тракторе поработать, — послушно, улыбаясь одними глазами, ответил Володя.

Обескураженный Женька ожесточенно поправил пятерней рассыпающиеся светлые длинные волосы и снова принялся уговаривать своего приятеля:

— Мало чего кому хочется! Мне тоже хочется. Но надо! Понимаешь — надо!

В конце концов под натиском Женькиных «надо» Володя сдался. В тот же день он принимал свою технику: большой деревянный клейтон (Рябов весьма фамильярно отрекомендовал его «деревянной дурой»), два зернопульта и четыре погрузчика.

Иванников, не слушая Рябова, дававшего пояснения, пробовал заводить моторы, считал ключи и все это делал совершенно спокойно и солидно, как будто ему не в первый раз приходится принимать такие должности.

А Женька горячился и заметно похудел за каких-то три дня. Доставал плицы, метлы, деревянные лопаты. На краю тока установил небольшую палатку для себя и Володи. И уже серьезно успел поругаться с главным совхозным электриком Сашей.

Отказал мотор у клейтона, послали за Сашей. Он долго не приходил, потом явился с чемоданчиком, взъерошенный и злой, как всегда.

Пока Саша копался в моторе, Рябов успел поджечь солому, которой устилали ток перед прикатыванием. Теперь ее собрали, и она лежала длинным валком.

— Что вы там устраиваете?! — закричал Саша. — Совсем сдурели!

— Нам управляющая приказала сжечь, мы и зажгли, — невозмутимо отвечал Рябов.

— Сказал бы я твоей управляющей! — кричал разъяренный Саша, наступая на Женьку и безуспешно пытаясь на ходу закрыть свой чемоданчик.

— Она бы тебе тоже сказала!

— Нет! — окончательно взорвался Саша. — Здесь нужен заведующий, а не осел!

Пришлось объяснять Рябову, что он был не прав.

В данном случае пал соломы мог пройти благополучно. Но правила техники безопасности на то и созданы, чтоб их соблюдать. Он слушал хмуро и остался, пожалуй, при своем мнении, что все мы перестраховщики.

Вечером у конторы я увидел неожиданно Юльку Четвертакова. Он стоял у газетной витрины, небрежно засунув руки в карманы брюк. Видавшая виды черная кепчонка небрежно сдвинута на затылок. На земле рядом с ним тощий ободранный чемодан.

Много было обид на Юльку, но был он все-таки очень свой.

— Здравствуй, Юлька! — окликнул я его.

В торопливости, с которой он обернулся, и в глазах его сквозили замешательство и тревога.

— Приехал работать, — сказал он и сразу же принялся объяснять, как получилось, что он отстал от класса. Это было очень сложно: хотел ехать с нами, потом передумал и решил поступить в институт, а на пароходе по пути в Барнаул снова решил ехать в совхоз, но было теперь стыдно.

Он замолчал, а на его лице, сером от пыли, застыло напряженное выражение. Такое лицо у него было однажды в школе, когда он прочитал мне свою морскую поэму и ждал, что я скажу о ней.

Я думал о том, что скажут Юльке ребята: самые строгие судьи — они.

Возможно, в сутолоке надвинувшейся уборки ему и удалось бы избежать официального разговора со всеми, но буквально с машины он попал на комсомольское собрание. Обсуждалось чрезвычайное происшествие: Николай Щукин самовольно прогулял неделю в Усть-Пристани. Теперь его сняли с комбайна, на котором он был закреплен штурвальным. После этого он почти перестал появляться на отделении, в вагончик приходил только спать, а день проводил в клубе у Мацнева.

Собрание шло на стане третьего отделения, на поляне, обсаженной густым черемушником. Сидели та земле вокруг Игоря, который вел собрание.

— Ты думаешь в совхозе работать? — спрашивал он Щукина, который лежал на животе с таким видом, как будто все происходящее не имело к нему ни малейшего отношения.