Виталий Степанов - Под ветрами степными

На кухне в этот момент шла лихорадочная возня. Новеньких очень хотелось накормить с дороги, но, как назло, вечером после танцев здесь были произведены невозместимые теперь опустошения. Расторопная Унжакова побежала по хозяйкам покупать молоко.

Ужинали поздно, после того, как турочаки разместились в своих вагончиках. Свет уже потух, вместо ламп горели два керогаза. Нэля Бажина в белом переднике и косынке раздавала всем по кружке молока и большому круто посыпанному солью куску хлеба. Было хорошо.

Из Москвы, с Всемирного фестиваля, вернулся Женька. Он ездил с делегацией от Алтайского края. Всем, конечно, хотелось побывать в Москве, но путевка была одна, и, когда решали, кому ехать, все проголосовали за то, чтобы поехал Рябов.

Приехал Женька до отказу набитый впечатлениями, прифрантившийся и веселый. Он добрался до совхоза днем, когда все были на свекле, и сразу помчался в поле. Под предлогом нестерпимой жары был сделан длинный перерыв. Все собрались в вагончике у мальчишек послушать Женьку. Возбужденный встречей с ребятами, попыхивая сигаретой из длиннющего мундштука, Женька рассказывал о фестивале и Москве.

По случаю приезда Женьки обедали не на улице, как обычно, а в вагончике. Это было связано в значительной мере с тем, что во время обеда была распечатана и выпита привезенная Женькой из Москвы пузатая, с яркой наклейкой бутылка рому.

Стало шумно и весело. Мальчишки затеяли меряться силой. Рябов усердствовал больше всех и не заметил, как против него составили заговор. Игорь подмигнул мальчишкам, и в одно мгновение расходившийся не в меру Женька оказался высоко поднятым над землей и стиснутым таким образом, что не мог пошевельнуть ни ногой, ни рукой. В таком положении он был доставлен к огромной бочке с водой, которая стояла возле кухни, и торжественно опущен в нее.

Сначала Женька страшно разъярился, ругался, сыпал угрозы, но, сидя в бочке, окруженный со всех сторон хохочущими мальчишками и девчонками, пришел в себя, широко улыбнулся и погрозил кулаком Игорю, который с невинным видом курил из диковинного Женькиного мундштука. Пуская кольцами дым, староста объяснил:

— Это на всякий случай, чтоб ты не вздумал нос задирать!

В тоне, каким это было сказано, в хорошей, доброй усмешке Игоря, в веселых шутках мальчишек и девчонок по адресу Женьки, выжимавшего штаны и рубашку, было неподдельное, искреннее дружелюбие. Женьку любили и радовались, что он вернулся, этот немного взбалмошный, порывистый до горячности, умный и веселый, хороший парень.

И сам он очень был рад, что снова вместе со своими школьными товарищами, снова в совхозе, к которому все как-то быстро привыкли.

И вечер был удивительно хороший в тот день. Уже было поздно, над речкой поднялся туман, а на западе все догорала и не могла погаснуть заря. Нежная лиловая полоса над черной кромкой степи бледнела, светлела, становилась все прозрачнее. И совхозный поселок с желтыми освещенными окнами домов был похож на красивые театральные декорации.

Пока было видно, играли в волейбол, а потом собрались на поляне за вагончиками, где сидели девчата и негромко, для себя, пели задумчивые и нежные девичьи песни. И хорошо было просто так вот лежать на траве, слушать эти песни и смотреть, как понемногу гаснут огни в поселке, как над степью выкатывается огромная луна.

Когда упала роса, пошли спать, но никому не спалось. Где-то в притихшем поселке вдруг начинал негромко играть баян, и знакомая мелодия казалась сейчас необычно значительной. А в открытые настежь окна была видна торжественная в лунном сиянии степь.

Говорили негромко, будто боясь разрушить ощущение красоты и неповторимости этой ночи. Женька опять рассказывал о Москве, говорил о том, как соскучился по совхозу, как хотелось ему снова оказаться здесь и самому участвовать в общем нашем великом деле, которому изумляются другие народы и государства, — обо всем этом можно было как следует говорить только сейчас, когда возникло такое сильное чувство близости и доверия друг к другу.

Я тоже не мог уснуть. Думал о ребятах, о Юльке Четвертакове, нашем веселом и добром морячке. Как досадно, как плохо, что нет его сейчас с нами! Что-то просмотрели мы в нем.

До последнего момента на выпускном вечере все ждали — вот-вот он явится, но Юлька так и не пришел. Струсил, уехал и не попрощался даже ни с кем из ребят. А ведь когда-то, наверное, встретимся. Трудной будет для него эта встреча.

А выдержат ли все остальные то, что предстоит нам впереди?

Нынешняя наша жизнь очень легка, еще ни одно облачко не омрачило ее. Пока идет все будто само по себе, но осложнения неминуемы. Что будет зимой? Какие нас ждут заботы? Как поведут себя мои мальчишки и девчонки, когда начнется в общем-то не очень яркая, будничная, без всякой внешней романтики жизнь?

Я и сам плохо представлял, как все сложится, но чувствовал, что будет трудно.

У мальчишек — ремонт тракторов под открытым небом. У девочек — работа в складах на очистке зерна. Поработают год, а что потом? У кого из них родится любовь к земле, к нелегкому труду людей, делающих хлеб? И как потом, когда пройдут годы, когда у них за плечами будут институт и армия, как потом они вспомнят эту нынешнюю свою жизнь — снисходительно, с усмешкой, как вспоминают наивное детское увлечение? Или вспомнят все — и вот эту сегодняшнюю ночь — как самое яркое и дорогое в жизни?

А в совхозе почувствовалась тревога. Хлеб с каждым днем созревал. Ячмень на третьем отделении стоял почти готовый для свала.

Самым трудным было размещение ожидавшихся со дня на день людей. Расселить более пятисот человек в условиях, когда с трудом отыскивалось место для приезжего корреспондента, казалось делом совершенно невыполнимым.

По подсчетам управляющих, в вагончиках, уже изрядно потрепанных, можно было очень плотно поселить не более двухсот человек. Еще на сто человек были палатки. Куда девать остальных — пока было неясно. Две поездки директора и его заместителя в Барнаул не дали никаких результатов: палаток не было и в крае. Не хватало постельных принадлежностей и кухонной утвари.

— Куда вы деваете все это? — обрушивался директор на управляющих. — В прошлом году все было и как на огне сгорело!

Обычно отвечала Евдокия Ивановна Быкова, управляющая третьим отделением, любившая прибедниться, хотя ее отделение крепче остальных стояло на ногах и было лучше укомплектовано людьми.

— А то вы не знаете, — невозмутимо говорила она директору, — что все это и горит как на огне. Сегодня выдашь все человеку, а завтра кинешься — ни человека, ни постели.

— Смотреть надо! — не сдавался директор.

Иногда у меня возникало подозрение, что все — и директор и управляющие — знают, как найти выход из положения, а спорят и волнуются для видимости: директору хочется проверить управляющих, а они рассчитывают что-нибудь дополнительно выпросить для отделения.