Виталий Степанов - Под ветрами степными

Трудно теперь сказать, кто первым подал идею поехать всем классом в целинный Краснодарский совхоз. Но мысль была подана и захватила всех. Игорь Беликов, спокойный плечистый парень, староста класса, в котором я был классным руководителем, немедленно приступил к ее осуществлению.

— На целину едешь? — ошеломлял он каждого входящего.

Класс раскололся на безусловно едущих, колеблющихся и откровенно не едущих. Из девочек ехали: аккуратная, исполнительная Саня Легостаева и ее подружка, маленькая Таюшка Чудова, если ехал Игорь, ехала и Валя Унжакова.

Безоговорочно согласились ехать Витя Новичихин, который никогда не упускал случая померяться силой с самим Игорем, застенчивый и флегматичный Володя Иванников, по прозвищу «Нашел — молчит, потерял — молчит», а также наш острослов белокурый красавец Толик Мацнев.

Когда очередь дошла до Юльки Четвертакова, о котором все знали, что он мечтает стать моряком и уже второй год сочиняет морскую поэму, Юлька насмешливо бросил:

— Рожденный плавать, пахать не может!

Женя Рябов, отличник, высокий худой мальчишка с гладкими светлыми волосами, на вопрос Игоря отрицательно покачал головой. Этому особенно никто не удивился. Чего ему ехать в совхоз, когда он и без всякой «отработки» в этом году может попасть в институт!

Игорь не подал виду, но сузившиеся глаза его говорили, что поведение Рябова ему не нравится. Никто ожесточеннее Женьки не спорил о делах в деревне и беспорядках в колхозе, где мы работали каждую осень, и никто не умел лучше Женьки писать о будущем в сочинениях.

Игорь сорвал злость на Коле Щукине.

— А ты, Николай, едешь?

— Нет! — басом отозвался Николай и хлопнул крышкой парты.

— Кишка тонка? — мрачно спросил Игорь.

— Чего, чего? — переспросил Николай.

— То, что слышишь. Лоб, говорю, такой, что плуг цеплять можно, а тоже в кусты лезет, как некоторые.

Всем, и в первую очередь Рябову, было понятно, что «некоторые» — это прежде всего он, Женька Рябов.

Не обращая внимания на вскочившего Щукина и стрельнувшего злым взглядом Рябова, Игорь уже спрашивал Нэлю Бажину. Беззлобно за глаза, а иногда и в глаза Нэлю звали «Папочка и мамочка». У нее в семье так принято было обращаться к старшим. Нэля собиралась на литературный факультет пединститута.

— Чего ты раздумываешь? — уговаривал ее Игорь. — Два года поработаешь в совхозе. Узнаешь, почем фунт лиха. Литератору это обязательно надо знать. Ну что? Или будешь с папочкой и мамочкой советоваться?

Неожиданно резко и твердо Нэля ответила:

— Да, посоветуюсь!

События и в последующие дни развивались не менее стремительно. Хотя отказавшиеся ехать на целину пытались делать вид, будто их не интересует и не трогает вся эта затея, но если говорить начистоту, они просто лицемерили. Что-то удивительно увлекательное было во всем этом деле, но даже Игорь, по всей вероятности, не сумел бы толково и точно объяснить, чем же так сильно захватила всех эта идея. Трудно, очень трудно было объяснить это. Конечно, никто и не думал отказываться от мысли об институте. Но если сказать, что все едут для того, чтобы заработать себе производственный стаж, необходимый в нынешние времена для поступления в институт, то это было бы все-таки очень далеко от правды. Нет, что бы там ни говорил Женька Рябов об отмирании в наш трезвый атомно-математический век старомодной романтики, она никуда не делась.

Прошло несколько дней. Энтузиазм ребят не только не остыл, наоборот, мысли о поездке принимали все более конкретный характер, и число едущих увеличилось. Добилась согласия родителей Нэля Бажина. Неожиданно при всем классе Четвертаков объявил, что ради целины он жертвует мечтой о море. Молчаливый Володя Иванников, глядя в окно на залитые мартовским солнцем тополя, произнес целое предложение:

— Никто не просил тебя ничем жертвовать!

Юлька густо покраснел, напыщенность с него как рукой сняло.

— Это я так… пошутил. Просто все едут — и я.

В тот день я, как только вошел в класс, сразу почувствовал неладное. В чинной торжественности, с какой все сидели на своих местах, в том, что Женька Рябов, не ожидая моего замечания, подобрал под парту свои длинные ноги, в том, что на Игоря все поглядывали с любопытством, пока я писал в журнале, — во всем чувствовался невысказанный вопрос.

Не отрываясь от журнала, я еще раз мельком взглянул на класс, чтобы проверить свои подозрения. И точно: Игорь уже поднял руку и смотрит на меня. Наморщил лоб, а в глазах у него — веселые чертики.

Я пытаюсь нахмуриться, сделать вид, что ничего не замечаю, но сегодня очень трудно делать это. Может быть, потому, что за окнами — весенняя капель и тревожно и радостно схватывает сердце, когда смотришь на залитые солнцем молодые тополя, протянувшие в ослепительно синее небо свои нежно-зеленые, будто светящиеся изнутри, ветви. Это один из тех дней, когда очень хочется закрыть журнал, отложить его в сторону и просто так поговорить с мальчишками и девчонками о жизни.

— Что у тебя, Игорь? — возможно серьезнее спрашиваю я старосту.

Он встает, пробует, хорошо ли еще держится крышка парты.

— Мы, в смысле едущие… — начинает он. Все с напряженным вниманием, не отрываясь, смотрят на него. — Мы решили задать вам один вопрос: поедете ли вы с нами?

Игорь садится, и теперь все — едущие, колеблющиеся и неедущие — с таким же напряженным вниманием смотрят на меня. И Женька, который всегда любит задавать каверзные вопросы, смотрит, как мне кажется, торжествующе.

Честно говоря, все эти дни я ожидал такого вопроса. И был бы, наверное, просто очень несчастлив, если бы он так и не был мне задан.

Но теперь… Мне хочется сказать им, моим мальчишкам и девчонкам, к которым я страшно привык, приблизительно вот что: «Неужели вы серьезно считаете, что огорошили меня своим вопросом? Вы глубоко заблуждаетесь! Хотя я вам ничего не говорил, но уже сто раз думал над этим. Мне очень хочется ехать с вами, и я завидую вашим планам и всему, что вам предстоит увидеть и пережить на целине». Но я не говорю этого, потому что сомневаюсь, вполне ли педагогично так говорить. Просто спрашиваю Игоря и всех едущих, что же я буду делать там, в совхозе, если поеду.

Видимо, мой вопрос гораздо сложнее того вопроса, который был задан мне. Я мог бы, пожалуй, торжествовать, что так удачно вышел из положения и поставил всех в тупик, если бы мне самому не было интересно, что же они мне ответят. Интересно, потому что в глубине души я знал, что сколько бы я ни сомневался, я обязательно поеду вместе с ними. Я знал, что мне необходимо ехать. Я чувствовал, что еще очень нужен им, моим ребятам, хотя, может быть, они сами из гордости никогда бы не признались в этом в открытую.