Виталий Степанов - Под ветрами степными

Савчинский заразительно рассмеялся.

— Как вы считали? Наверное, по Киселеву! А я все по Малинину — Буренину. Смотрите: за два года, 1952 и 1953-й, наш район сдал около восьмисот пятидесяти тысяч пудов. А мы в прошлом году сдали миллион семьсот тысяч. Выходит, что мы в прошлом году сдали хлеба в четыре — вы слышите? — в четыре раза больше, чем весь район в 1952 или 1953 году. Вот вам и столько же!

Последняя часть дороги — от большого села Коробейникова до совхоза — была особенно трудной. Машины то и дело останавливались, буксуя в глубоких наносах. Директор начинал волноваться, что школьники могут простудиться, тяжело выгружался из «газика», семенил, проваливаясь в глубокий снег, к увязшим впереди машинам и начинал командовать:

— А ну, взяли! Навалимся! Кто не смелый — тому места не достанется!

Ребята прыгают из кузова в снег, начинают раскачивать машину.

— А ну, веселей, еще раз взяли! У-па! — кричал директор, затиснутый в толпе хохочущих мальчишек.

Еще усилие, надрывный рев мотора, и машина выбирается из сугроба. Все бегут за ней. На ходу одному натерли снегом лицо, другому была подставлена подножка, и он хорошо проехался на животе, и через секунду на этом месте образуется самая настоящая куча мала. Наконец все снова усаживаются по местам. Владимир Макарович, тяжело дыша, со странно неподвижным лицом молчит, пока не трогаются последние машины. Мне кажется, он думает: «Ничего себе будущие кадры! Что с ними делать?..»

Незнакомая дорога казалась очень длинной. Кругом белая скучная и чужая степь. За каждым подъемом ждешь, что откроется поселок, но машины въезжают на гриву, а впереди все та же бескрайняя белая степь.

Но вот директор подался вперед и живо сказал:

— Приехали!

Машины стали быстро спускаться в широкую лощину, в глубине которой пестрел поселок. Ребята привстали, держась друг за друга. Меньше чем за полминуты проскочили весь совхоз, состоящий из трех улиц — одной продольной и двух поперечных. Одинаковые веселые домики, облицованные серой и красной шиферной плиткой. Нигде ни кустика, из-за домов везде проглядывает степь.

Директор пригласил всех к себе в контору. В его кабинет все не влезли, половина осталась в приемной. В кабинете все стояли и были очень серьезны. Рябов, которому мы поручили высказать наши планы, побледнел и несколько запинался.

— Нас интересуют две группы вопросов, — начал он. — Первое — организация нашего труда, второе — организация нашего быта…

Там, в школе, в нашем уютном литературном кабинете об этом говорить было просто: к весне ребята получают вместе с аттестатами зрелости свидетельства трактористов; летом в совхозе, до уборочной, они участвуют в ремонте техники и пройдут необходимую практику, которой сейчас не может обеспечить школа; в уборку они будут работать трактористами; на будущий год, если администрация пойдет навстречу, хорошо было бы создать отдельную молодежную бригаду; жить обязательно всем вместе, весной посадить для себя огород. Прежде все это казалось выполнимым и умным. Здесь же совсем другое дело. Директор слушал внимательно, наклонив голову набок, но нет-нет глаза его весело прищурятся:

— Ну, это вы, хлопцы, уже загибаете!

Однако спорить он ни с кем не стал, только заметил, что сделать все можно, было бы с кем делать. Показывать совхоз повел сам.

— Вы не бойтесь, мы не передумаем! — предупредил его в дверях Рябов. — Это решенное дело.

— Я и не сомневаюсь! — директор похлопал Женьку по худущей спине. Глаза его снова сузились в лукавой и доброй усмешке: «Много ли можно взвалить на такую спину?»

Прежде всего директор повел показывать большие каменные склады для зерна. Ходил он удивительно быстро, все едва поспевали за ним. На ходу он объяснял, что таких складов еще ни у кого нет. Вошли в первый склад. На двух машинах закутанные до глаз женщины чистили пшеницу. Было сумрачно и пыльно. Высоко на перекрытиях с шумом перепархивали жирные голуби. Их было очень много, и единственное, о чем спросили здесь директора, — что с ними делают.

Другие склады были точно такие же, добротные и большие, но Владимир Макарович повел и туда. За складами стояли тракторы и комбайны, занесенные снегом. Их смотреть не стали: кто же не видел трактора или комбайна! И здесь обнаружилось, что, собственно, и смотреть-то больше нечего. Мастерской еще нет, стоят пока одни стены без крыши, а в саманные землянки, в которых она сейчас размещалась, директор не повел.

По поселку прошли очень, быстро. Заглянули в большой дом, где, по словам директора, должен быть клуб. Желающие забежали и в магазин, посмотрели место на пустыре, где когда-то будут школа и больница.

Все это в общем было похоже на фотографии целинных совхозов, которые мы видели в газетах, но чего-то все равно не хватало и что-то не сходилось с нашими представлениями о целине: все было слишком обычно.

Кончался рабочий день. В домах зажигались огни. Шли рабочие. Куда-то повезли сено. Возле автомашины с цистерной толпились женщины: брали воду. Втайне все мы надеялись, что директор самое интересное, самое существенное, целинное приберегает к концу. Но Владимир Макарович, заметно уставший, снова привел нас к конторе и сказал:

— Ну вот, все обошли. Если вопросов нет, надо ехать.

Он провожал нас до самой Усть-Пристани, желая убедиться, что все вернутся целыми и невредимыми.

Позади нас все слабее и слабее долго мерцала горсточка огней в степи. Как бы там ни было, а теперь это и наш совхоз!

Наконец пришел день нашей премьеры. Желающих попасть на спектакль было так много, что несколько зрителей сидели даже на подвешенном к потолку турнике. За кулисами было естественное для этого случая волнение. В последнюю минуту выяснилось, что исчезла невеста Присыпкина. Оказывается, она забыла в интернате приготовленную для сцены свадьбы жареную картошку. Но обошлось для нее это благополучно: нельзя же расстраивать актрису перед самым выходом на сцену!

Все шло хорошо. Чуть не до слез смеялись, когда Мацнев учил Присыпкина «изячно» танцевать. Толик был взвинчен, но этого никто не заметил. Дело в том, что для него специально приготовили суженные книзу брюки, но девочки перестарались, и он никак не мог их надеть. Кое-как с помощью Игоря он сумел просунуть до половины одну ногу. Красный от злости, он клял незадачливых портних и. Просил шепотом: «Да держите же вы занавес!» А Игорь, давясь от хохота, распарывал ножницами швы.

«Баня» прошла благополучнее, и впечатление от нее осталось особенно сильным. Правда, в первой сцене «машина времени» не взорвалась, хотя до того Женька Рябов хвастался, что она работает совершенно безотказно. Вместе со словами из пьесы Рябов в сердцах громко воскликнул: «Вот черт!» Но зрители подумали, что это так и надо.