Дуглас Локвуд - Я — абориген

Когда мальчик совсем выздоровел, а Малагвиа и его жена избавились от фурункулов, он пришел ко мне и, исполненный великодушия, признал наконец мои заслуги.

— Доктор… — пылко сказал он. — Доктор…

Я был тронут.

Он был знахарем и лечил сотни своих соплеменников. Некоторые выздоравливали — ведь вера имеет великую целительную силу. Я не сомневался в том, что народ считал его чуть ли не «сновидением», в которое слепо верил.

Но он не мог вылечить своего сына. Он не мог вылечить свою жену. Он и себе не мог помочь и, стараясь не утратить собственного достоинства, был вынужден прибегнуть к другим лекарствам из соков трав, листьев, кустов, коры и плесени, в которые твердо верили три белых врача.

Колесо повернулось.

«Северная территория Австралии „Правительственная газета“, № 19В от 13.V.1957 г.

Я, Джеймс Кларенс Арчер, администратор Северной территории Австралии, в соответствии с полномочиями, возложенными на меня Законом о благосостоянии 1953–1955, настоящим объявляю находящимися под опекой лиц, поименованных в приложении к данной декларации, поскольку они в силу своего образа жизни и неумения без посторонней помощи вести свои дела, в силу социальных традиций, своего поведения и личных связей нуждаются в особом попечении и помощи, кои предусмотрены названным выше Законом».

Приложение содержит имена 15 211 аборигенов, которые, таким образом, стали подопечными правительства, но ни одного белого в нем нет.

Имя Филипп Вайпулданья стоит на странице 236 приложения. Рядом — имена моей жены и наших детей.

В 1957 году советники правительства считали, что я нуждаюсь в особом попечении.

Я был не в состоянии сам вести свои дела.

С пятнадцатью тысячами других аборигенов я попал под опеку.

Я не мог действовать по своему разумению.

Мне исполнилось уже 35 лет, но тем не менее у меня был официальный опекун — администратор Северной территорий, уполномоченный решать, что мне можно делать, а что нельзя.

Впрочем, на самом деле я был предоставлен самому себе.

В бытность мою в Манингриде туда прибыл из Дарвина главный чиновник департамента благосостояния Тэд Эванс. Я водил его по поселку, и он видел, какую работу я проделал.

— Филипп, — сказал он немного погодя. — Я хочу рекомендовать тебя для получения права гражданства. Мне кажется, что ты вполне можешь сам за себя отвечать. Ты согласен? .

— Нет, — отрезал я.

Я боялся, что, если приму гражданство, на меня распространится закон, запрещающий белым посещать без специального разрешения резерваты аборигенов. Я знал, что такие ограничения существуют. Мне же отнюдь не хотелось лишаться доступа в селения, миссии и резерваты, где жил мой собственный народ. Я боялся, что для свиданий с сородичами мне надо будет получать пропуск, может быть даже в трех экземплярах.

Через несколько дней я рассказал о сделанном мне предложении Тревору Милликенсу, также чиновнику департамента благосостояния, находившемуся в Манингриде. Он заверил меня, что гражданство не помешает мне бывать в резерватах. Это подтвердили и другие.

Однажды в Дарвине я встретился с директором департамента благосостояния мистером Гарри Гизом. Представляя меня друзьям, он сказал:

— Мы уговариваем Филиппа принять гражданство.

Несколько дней спустя ко мне снова обратился один из его сотрудников. Тут мое сопротивление было сломлено.

— Хорошо, — сказал я. — Согласен.

«Северная территория Австралии „Правительственная газета“, № 25 от 15.V.1960 г.

Я, Джеймс Кларенс Арчер, администратор Северной территории Австралии, по рекомендации административного совета и в соответствии с полномочиями, возложенными на меня Законом о благосостоянии 1953–1959, настоящим вношу поправку в сообщение, опубликованное в «Правительственной газете» Северной территории № 19В от 13 мая 1957 года, и исключаю из списка подопечных лиц:

Филиппа Вайпулданью, секция Бунгади, племя алава.

Анну Дулбан, секция Нгамаянг, племя вандаранг.

Филис Мутукутпину, секция Бурлангбан, племя алава.

Роду Булулку, секция Бурлангбан, племя алава.

Конни Нгамиримба, секция Бурлангбан, племя алава.

Мэвис Ванджимари, секция Бурлангбан, племя алава».

На официальном жаргоне это означало, что все члены моего семейства становились полноправными гражданами. Две наши младшие дочери — Маргарет Габадабадана и Мириам Джардагара — родились свободными.

Какие перемены внесло в мою жизнь получение права гражданства?

Я могу теперь войти в ресторан и заказать вино или пиво, не опасаясь ареста по обвинению в том, что «або пьет спиртное». Впрочем, эта привилегия не так уж много значит для человека непьющего.

Наши с Анной имена внесены в список избирателей. Если мы не явимся голосовать в день выборов, нас оштрафуют. Вот это уже нечто новое.

Мы получили от новых обитателей губернаторской резиденции трогательное приглашение в золотой рамке: «Администратор и миссис Роджер Нотт будут рады видеть мистера и миссис Филипп Робертс…»

В остальном мало что изменилось.

Я по-прежнему работаю фельдшером. У нас новый дом в Найтклиффе, пригороде Дарвина. Дети мои ходят в школу для аборигенов, учатся читать и писать.

Мое положение в племени, конечно, осталось прежним.

Для алава я тот же, что и раньше: Вайпулданья или Ваджири-Ваджири из секции Бунгади. Я джунгайи и останусь им до конца своих дней…

Если я появлюсь на реке Ропер во время Кунапипи, мне придется осмотреть разрисовку тел людей моей секции и выступить в роли распорядителя церемонии.

За кого выходить замуж моим дочерям — решит их дядя, Джонни Нупгуру. Этого права гражданство мне не дало.

Оно также не помогло мне разрешить противоречие между унаследованными от предков языческими верованиями и христианской религией миссионеров.

Да, я верю в бога… Но я верю и в Землю-мать, Змею-радугу, мой тотем — кенгуру. Они дали нам все, что мы имеем: племенную землю, пищу, жен, детей, культуру… И ничто, ничто не в силах это изменить. Наследие это, передававшееся со Времени сновидений из поколения в поколение, — неотъемлемая часть меня самого. Во время инициации его острой сталью врезали в мое тело и душу.

Как может абориген, участвующий в двух религиозных церемониях по полгода каждая, отказаться от своей веры ради одной церемонии, длящейся какой-то час?

Как могу я отрешиться от наших самозабвенных обрядов, отбивания ритма палками, разрисованных танцоров ради бесцветного речитатива?

Вот уже полвека миссионеры стараются уничтожить нашу веру и обратить алава в христианство. Кое-кто из нас исповедует эту религию. Я в том числе. И мой отец, Барнабас Габарла, тоже… Он даже проповедник.