Тьерри Маллере - COVID-19: Великая перезагрузка

[158] У русского писателя Александра Пушкина был подобный опыт. В 1830 году, после эпидемии холеры, достигшей Нижнего Новгорода, он оказался в карантине в провинциальном имении. Внезапно, после многих лет личных потрясений, он почувствовал облегчение, свободу и счастье. Три месяца, которые он провел в карантине, были самыми творческими и продуктивными в его жизни. Он закончил свой шедевр «Евгений Онегин» и написал серию этюдов, один из которых назывался «Пир во время чумы».

Мы приводим эти исторические примеры расцвета личного творчества некоторых из наших величайших художников во время чумы или пандемии не для того, чтобы свести к минимуму или отвлечь от катастрофического финансового воздействия, которое кризис COVID-19 оказывает на мир культуры и развлечений, а для того, чтобы обеспечить проблеск надежды и источник вдохновения. Творчество наиболее полно присутствует в культурном и художественном секторах наших обществ, и история показывает, что именно это творчество может оказаться важным источником устойчивости.

Таких примеров множество. Это необычная форма сброса, но она не должна нас удивлять. Когда случаются разрушительные вещи, творчество и изобретательность часто процветают.

В романе Джошуа Ферриса (2007) «Тогда мы подошли к концу» один персонаж замечает: «Некоторые дни кажутся длиннее, чем другие. Иногда казалось, что целых два дня ». Это произошло в мировом масштабе в результате пандемии: это изменило наше чувство времени. В разгар своих соответствующих изоляций многие люди ссылались на тот факт, что дни в заточении, казалось, длились вечность, и тем не менее недели пролетели на удивление быстро. Опять же, за принципиальным исключением тех, кто был в «окопах» (всех основных рабочих, о которых мы уже упоминали), многие люди, находящиеся в изоляции, чувствовали однообразие дней, когда каждый день был похож на предыдущий и следующий, и почти нет разницы между рабочими днями и выходными. Как будто время стало аморфным и недифференцированным, без всех маркеров и нормальных делений. Заключенные, столкнувшиеся с наиболее суровыми и радикальными формами заключения, подтверждают это в принципиально ином контексте, но с аналогичным опытом. «Дни текут, а потом просыпаешься, прошел месяц и думаешь:« Куда это делось, черт возьми? »», - сказал Виктор Серж, русский революционер, который неоднократно попадал в тюрьму: «Есть быстрые часы и очень долгие секунды ». [159]

Могут ли эти наблюдения заставить некоторых из нас пересмотреть наши отношения со временем, лучше понять, насколько оно драгоценно, и не упустить его незамеченным? Мы живем в эпоху экстремальных скоростей, когда все идет намного быстрее, чем когда-либо, потому что технологии создали культуру мгновенности. В этом обществе «реального времени», где все нужно и нужно сразу, мы постоянно чувствуем нехватку времени и нас мучит чувство, что темп жизни постоянно увеличивается. Может ли измениться опыт изоляции из-за этого? Можем ли мы испытать на собственном индивидуальном уровне эквивалент того, что цепочки поставок «точно в срок» будут делать в постпандемическую эпоху - подавление ускорения времени в интересах большей устойчивости и душевного спокойствия? Может ли необходимость стать более психологически стойкими заставлять нас замедляться и внимательнее относиться к уходящему времени? Может быть. Это может быть одним из неожиданных плюсов COVID-19 и карантина. Это сделало нас более осведомленными и чуткими в отношении великих маркеров времени: драгоценных моментов, проведенных с друзьями и нашими семьями, времен года и природы, множества мелких вещей, требующих немного времени (например, разговора с незнакомцем, прослушивания птица или любование произведением искусства), но это способствует благополучию. Перезагрузка: в постпандемическую эпоху мы можем по-другому оценивать время.[160]

С тех пор, как началась пандемия, многие столбцы и анализы были посвящены влиянию COVID-19 на наши модели потребления. Значительное количество из них заявляет, что в постпандемическую эпоху мы станем более осознавать последствия нашего выбора и привычек и решим подавить некоторые формы потребления. На другом конце спектра несколько аналитиков прогнозируют «потребление мести», которое примет форму резкого роста расходов после окончания карантина, предсказывая сильное возрождение нашего животного духа и возвращение к ситуации, которая преобладала до пандемии. Потребление мести еще не произошло. Возможно, этого вообще не произойдет, если сначала проявится чувство сдержанности.

Основополагающий аргумент, поддерживающий эту гипотезу, - это тот, на который мы ссылались в главе об экологической перезагрузке: пандемия стала драматическим откровением для широкой общественности в отношении серьезности рисков, связанных с деградацией окружающей среды и изменением климата.

Повышенное осознание неравенства и острая озабоченность по поводу него в сочетании с осознанием того, что угроза социальных волнений реальна, непосредственна и близка к нашему порогу, могут иметь такой же эффект.

Когда наступает переломный момент, крайнее неравенство начинает разрушать общественный договор и все чаще приводит к антиобщественному (даже преступному) поведению, часто направленному против собственности. В ответ следует увидеть, что модели потребления меняются. Как это может закончиться? Заметное потребление может упасть в немилость. Наличие последней, самой современной модели чего бы то ни было больше не будет признаком статуса, а в лучшем случае будет восприниматься как оторванное, а в худшем - совершенно непристойное. Позиционная сигнализация будет перевернута. Рассказывать о себе через покупку и выставлять напоказ дорогие «вещи» может просто стать устаревшим. Проще говоря, в постпандемическом мире, охваченном безработицей, невыносимым неравенством и тревогой за окружающую среду, демонстративная демонстрация богатства больше не будет приемлема.

Путь вперед может быть вдохновлен примером Японии вместе с некоторыми другими странами. Экономисты постоянно беспокоятся о возможной японификации мира (о которой мы говорили в разделе, посвященном макроэкономике), но есть гораздо более позитивная история японификации, которая дает нам представление о том, куда мы можем стремиться в отношении потребления. Япония обладает двумя взаимосвязанными отличительными чертами: в ней один из самых низких уровней неравенства среди стран с высоким уровнем дохода, и с момента взрыва спекулятивного пузыря в конце 80-х годов прошлого века уровень заметного потребления был ниже, что отличает ее от других. Сегодня положительная ценность минимализма (ставшего вирусным благодаря серии Мари Кондо), Пожизненное стремление к поиску смысла и цели в жизни (икигай), важность природы и практика лесных купаний (сирин-ёку) копируются во многих частях мира, хотя все они придерживаются относительно более «бережливого» подхода. Японский образ жизни по сравнению с более потребительскими обществами. Подобный феномен можно наблюдать в странах Северной Европы, где демонстративное потребление осуждается и подавляется. Но ничто из этого не делает их менее счастливыми, как раз наоборот. [161]Как постоянно напоминают нам психологи и бихевиористы, чрезмерное потребление не означает счастье. Это может быть еще одна личная перезагрузка: понимание того, что явное потребление или чрезмерное потребление любого рода не является хорошим ни для нас, ни для нашей планеты, и последующее осознание того, что чувство личной реализации и удовлетворения не обязательно должно зависеть от безжалостного потребления - возможно, как раз наоборот.