Андрей Васильев - Работа над фальшивками, или Подлинная история дамы с театральной сумочкой

Я абсолютно исключаю из текста криминальный и коммерческий нарративы, хотя они, конечно, присутствуют в самом ближайшем оперативном доступе и готовы одним кликом компьютерной мышки ворваться в сугубо гуманитарный сюжет, щедро засыпая его именами, кличками, учеными званиями и суммами банковских переводов. Я не делаю этого по многим причинам, но прежде всего потому, что правовой дискурс полностью противоречил бы заявленной задаче использования эпистемологических, практически точных, достоверных методов, основанных исключительно на неоспоримых фактах.

До последних, подводящих итог страниц я по возможности также стараюсь избегать какой-либо моральной оценки, хотя и там нравственный ригоризм мне по большому счету чужд. Слово «фатум» если не нивелирует понятие свободы воли, то делает его более гибким и раздумчивым, учитывая всевозможные привходящие и форс-мажорные обстоятельства. Впрочем, я не могу иногда отказать себе в нарочитой демонстрации физиологической брезгливости, тем более, что чувство отвращения во многом предопределило написание этой работы, делая ее чем-то вроде генеральной уборки и санации помещения. Невозможно жить в комнате, не ликвидировав источник опасной инфекции или хотя бы не обработав ее локацию мощным обеззараживающим средством, каковым отчасти является эта книга.

Российское «право» на всем своем широком географическом пространстве от Москвы до самых до окраин и в сакральной плоскости — от «духоносных скреп» до «солсберецких скрипалей» — производит обманчивое впечатление. Внешне это суровая равнина, где царствуют закон и порядок. Но стоит опрометчиво ступить на нее, как, проваливаясь по уши в трясину, понимаешь свою ошибку. То, что казалось твердой почвой, на деле оборачивается зыбучими песками или вонючей топью, обитатели которой мастерски выучились жонглировать юридическими категориями, всегда оборачивая их в свою пользу, особенно в сфере практического применения. По-настоящему они опираются исключительно на административные связи, обусловленные властными вертикалями. Или их клановые и групповые аналоги, в том числе и коррупционные, лицеприятие и сиюминутную целесообразность. В вязком болоте, разумеется, есть радующие твердые островки исключения, но в целом «температура по больнице» близка к критическим значениям. Воевать с системой в одиночку бессмысленно, исключая случаи, когда война абсолютно неизбежна и является нравственной необходимостью. Надеяться на правозащитные или полицейские структуры бесполезно за их полным отсутствием или фиктивным, имитационным существованием.

Обычный человек из плоти и крови или тонет в этой пучине безвозвратно, или потрепанным и обессилевшим чудом выбирается на твердую почву, радуясь, что остался цел. Находятся и такие, что приноравливаются жить без воздуха, окончательно теряя человеческие облик и достоинство. И даже производят детей, уже органически понятия не имеющих о зеленой траве, синем море и свежем воздухе. Воспринимающих их как угрозу собственному благополучию.

Вот поэтому я напрочь отказываюсь от каких-либо правовых коннотаций, апеллируя только к фактам. Не будучи ограниченным в этой области никакими барьерами, кроме собственных «табу», обусловленных конфигурацией личности, я стараюсь держаться в плоскости достоверного знания, основанного только на фактах, не имеющих никакого прагматического значения. Они или есть, или их нет. Нет и не может быть препятствий, не позволяющих мне называть вещи своими именами.

Если какой-то объективный момент может быть истолкован двояко или трояко, то я непременно на это указываю. Если некто, воруя чужие деньги, подделывает подпись или сообщает заведомо ложные биографические сведения, относящиеся к другому лицу, то я просто констатирую наличие такого рода действий, не делая никаких выводов, хотя они и очевидны.

Если возникает обоснованное подозрение в хищении документов с целью скрыть другое, более серьезное преступление — хотя что может быть хуже, — то я непременно допускаю возможность их случайной утраты.

Мои оппоненты невидимы. У них нет лиц, потому что я рассматриваю только документы. Но, судя по этим формальным следам их деятельности, «они» уверенно плавают на поверхности и в глубинах своего «правосудия», основанного на политических и практических резонах, в которых важнейшую роль играет принадлежность к определенному коллективу и «социальная близость». А также широко понятые политические нюансы.

Если надо, то любая мелочь может быть политизирована вплоть до государственной измены. Но без нужды важные события, действительно имеющие политическое и уголовное измерения, предстают ребячьей шалостью, забывчивостью или невинной «национальной особенностью». За примерами далеко ходить не надо. Они у всех перед глазами. Так что останемся же «при своих». Я постараюсь вести себя прилично и максимально корректно, полностью игнорируя юридический и политический контекст, попросту описывая сложившуюся ситуацию. А со стороны «надзирающих инстанций» хотелось бы, как это пишется в официальных бумагах, «рассмотрения по существу», что, впрочем, абсолютно невозможно представить.

Хотя мне была бы безусловно интересна формальная правовая оценка рассказанной истории. Особенно если ее инициирует западная сторона, где, на мой взгляд, присутствует классический потерпевший, ставший финальной жертвой в цепочке циничного обмана, а также целая вереница престижных организаций и лиц, понесших колоссальный моральный, репутационный и материальный ущерб.

Если мне будет необходимо выразить мое отрицательное отношение к той или иной ситуации — не к человеку — в максимально негативной форме, то я всегда могу покинуть сферу антропологических дисциплин и начать говорить о комментирующих параллелях из области паразитологии или инфекционных заболеваний. Право на аналогии, уподобления и метафоры пока еще никто не отменял, но все же я постараюсь максимально воздерживаться от пейоративных выводов и суждений. Фактура истории такова, что в них, откровенно говоря, просто нет никакой нужды. Двойные толкования вряд ли возможны.

Также прошу простить меня за пару раз использованное чуть выше и в названии слово «фальшивка». По большому счету от этой «лобовой» плакатной лексики в ряде случаев следовало бы отказаться, но заменять емкое определение на более сложные сочетания слов, подразумевающие еще более сложные понятия, не хочется.

Речь идет о замечательной, абсолютно подлинной картине, которой, возможно, вполне осознанно присвоили чужую, украденную биографию. И заменили имя художника на коммерчески более значимое. А настоящее имя постарались уничтожить.