Сергей Носов - Книга о Петербурге

Город словно позволял быть при себе, слово снисходительно прикрывал очередного амбициозного неудачника. И хотя, может быть, именно в эти часы довольно странного контакта с Городом обостреннее всего ощущалась причастность к нему. Ничего достопримечательного, надо признаться, я не сторожил, если по-честному пренебрежем натяжками.

Достопримечательные места сторожил поэт Аркадий Драгомощенко — лодочную станцию на Пряжке напротив знаменитой психлечебницы.

Поэт Алексей Ахматов (несколько позже, в начале девяностых) сторожил участок с какими-то строениями, на месте которого потом появился памятник Анне Ахматовой. Тот самый, который глядит за Неву на «Кресты». Петербургские кочегары выпускали самиздатский журнал «Топка», что свидетельствовало об их способности к самоорганизации — качестве, каким были обделены сторожа, хотя об одном малоизвестном коллективном предприятии последних можно упомянуть как раз в связи с Алексеем Ахматовым. Однажды на его участке несколько стихотворцев, связанных общей работой, провели встречу, дружеские посиделки, объявленные Первым съездом сторожей-поэтов (о чем информировала газета «Петербургский литератор», например). О значении события говорить ничего не буду, но вот деталь: читали они в рамках того мероприятия друг другу стихи на рабочем месте (крапива, лопухи, забор, какие-то строения…) — стихи Ахматовой преимущественно. А спустя годы здесь памятник Ахматовой возник.

Но это не самое удивительное совпадение, связанное с Алексеем Ахматовым. Самое удивительное то, что он живет в Комарово на литфондовской даче — таковых там всего шесть, они однотипны, среди них есть знаменитая «будка» Ахматовой. Да, все верно: Ахматову досталась «будка» Ахматовой.

Тут надо пояснить, что эта «будка», при всей ее известности, никакой не музей, а летний домик, без каких-либо удобств, — наравне с пятью такими же он сдается писателям на определенный срок (обычно на пять лет по очереди). Далеко не все ценят бескомфортный быт, даже такой, с каким в свое время мирилась Ахматова. Связываются с литфондовскими дачами ради уединения и чистого воздуха. Некоторые тут чувствуют «ауру».

Ахматов занял «будку» Ахматовой потому, что наступила его очередь, а из всех литфондовских дач освободилась именно эта.

А именно эта освободилась именно потому, что от нее досрочно отказался ее бывший… обитатель… ведь не скажешь «владелец» или «обладатель», и арендатор — тоже не очень подходит… Да и вообще сейчас эти дачи, поделенные надвое, занимают соответственно два писателя. В «будке» Ахматовой часть с большой верандой занимает Валерий Георгиевич Попов (бессменно), а та часть, которая с печкой, до Ахматова принадлежала еще одному автору.

Этот еще один был я.

Знаете ли, жить в комнате, в которой жила Ахматова, топить печь, которая ее грела, спать в том же углу (у меня-то диванчик, а у нее был матрас на кирпичах — это Найман рассказывал, когда зашел в комнату), смотреть, сидя за столом, в то же окно, что и она смотрела, — это опыт, скажу вам, исключительный.

И опять все нежданно-негаданно. Написал заявление: поскольку дачи нет у меня, попросил, чтобы включили в очередь на литфондовскую. А мне говорят: да тут ахматовская «будка» освободилась — бери. Взял.

Про «будку» Ахматовой у меня большой рассказ написан — называется «Аутентичность».

Мироощущенческий такой рассказ.

Хороший.

Автору нравится.

Написáлся он потому, что я от этого места отказался — освободился, если угодно, — почувствовал однажды, надо изжить этот опыт. Три года она за мной была, «будка» Ахматовой, та комната с печкой, — пора и честь знать. Отказался досрочно.

Как-то сквозит — от такого просвечивания.

25 апреля 1753 года в очередной раз отмечался день коронации Елизаветы Петровны. Основные торжества проходили в Москве. По проекту Ломоносова там устраивалась иллюминация, но есть все основания полагать, что самое интересное, с точки зрения достославного академика, должно было произойти здесь, в Петербурге, в момент пушечной пальбы с Петропавловской крепости. Дело в том, что его друг профессор Рихман («академик в Академии и профессор в Университете»), заблаговременно озаботившись получить соответствующее разрешение, готовился провести научный эксперимент, связанный с праздничным петербургским салютом.

Вот уже год, после открытия Франклином атмосферного электричества, друзья-ученые проводили эксперименты над этим таинственным явлением. Георг Рихман изобрел то, что Ломоносов называл «громовой машиной», — каждый установил по таковой у себя дома (оба жили на Васильевском острове). Устройство простое: подвешенный на шесте металлический прут (это над крышей) и соединенная с ним проволокой железная линейка, которую можно закрепить, например, на гвозде, вбитом в стену в сенях, — и далее, это наиважнейшее: к верхнему концу линейки прикреплена льняная нить. С приближением грозы линейка и нить электризуются, причем зарядом (сказали бы позже) одного знака, отчего нить отклоняется под некоторым углом. Рихман придумал измерять «электрическую силу»: он приспособил для определения углового отклонения нити квадрант. То есть создал, по сути, первый измерительный прибор для исследований электричества, его так и называли — «электрический измеритель». Занятно, что измерения «электрической силы» производились в градусах.

Ну а при чем тут пушки?

А при том, что на тот момент не было точного знания, не есть ли гром причина «электрической силы».

Рихман и раньше не замечал отклонения льняной нити во время выстрелов пушки, но то в домашних условиях. А жил он на углу Большого проспекта и 5-й линии — на некотором расстоянии от источника крепостной пальбы. Сейчас ему представился случай испытать грохот сразу пятидесяти орудий непосредственно в крепости.

Рихман подвесил железный прут на шелковой веревке вблизи от двух пушек. Было в тот день ветрено, опыт с нитью пришлось отменить, но это не повлияло на общий результат эксперимента, потому что измерять в градусах оказалось нечего: сколь бы часто во время пальбы ни подносил ученый к железному пруту палец, никаких искр не случилось, а потому стало известно («Санкт-Петербургские ведомости». 1753. № 45), что «произведенный искусством гром и молния электрической силы не показывают». Именно это профессор Рихман «в торжественный праздник коронации е. и. в. на санктпетербургской крепости при пальбе пушек способом пристойных инструментов пробовал».