Сергей Носов - Книга о Петербурге

Но чтобы тогда кого-нибудь история этих стен беспокоила? Не помню такого. Мне сейчас это странно, а тогда — ничего особенного: институт — он и есть институт.

И никто не замечал изображений лат, шлемов и прочих воинских атрибутов над высокими дверями со стороны Мойки — единственное прямое указание на историческое назначение здания, — взгляд эти украшения не останавливали. Просто входили, и все.

А напротив института, по другую сторону Мойки, располагался Ленинградский областной дворец культуры работников просвещения, все его называли Домом учителя. Библиотекарша в Доме учителя была знакомая моих родителей, и я, когда готовился к школьным экзаменам, пару раз в библиотеку приходил. Я, конечно, знал о главном событии Дома учителя, и мне библиотекарша даже показала, где это случилось, но как-то неопределенно: «внизу, где-то там». Зато рассказала с «подробностями».

А случилось вот что: здесь убили Распутина.

Потому что Дом учителя — это Юсуповский дворец.

Теперь сюда водят иностранцев. Экскурсанты могут увидеть в исторических помещениях восковые фигуры участников драмы. Феликс Юсупов и сам Распутин представлены в подвальной комнате, куда ведет деревянная винтовая лестница. Старец, вкусивший яда, сидит в задумчивости за столом, Феликс ждет стоя. Остальные убийцы в кабинете Феликса тоже заждались развязки — Пуришкевич и великий князь Дмитрий Павлович. И врач-отравитель Лазоверт. Поручик Сухотин, отдернув занавеску, стоит у окна, глядит с осторожностью. Что же он видит? Офицерскую казарму лейб-гвардии Конного полка, в которой мне довелось учиться.

Когда я работал инженером на кафедре, мне приходилось иногда иметь дело с реферативными журналами. Надо было провести патентный поиск по нашей теме. Для этого я отправлялся в местную командировку — в специальную библиотеку при Ленинградском центре научно-технической информации. Толстые, очень специальные журналы большого формата стояли на высоких металлических стеллажах, многие были потрепанные, а некоторые вообще нетронутые. Находил подходящие по теме и шел с ними в большой зал — там за столами сидели такие же, как я, сюда командированные.

Ну и где же это все происходило? В каком месте города?

В Инженерном замке.

Вот так из бывших офицерских казарм лейб-гвардии Конного полка я между делом (и по делам) отправлялся ни много ни мало в Инженерный замок.

Это мне сейчас кажется странным, а тогда — ничего удивительного. Ну, из института в библиотеку пошел.

К тому же в этом замке было и без того несколько своих институтов — научно-исследовательских.

Весь замок представлял собой служебное здание.

Весь он был изнутри обшарпанный, неухоженный — деньги тогда на такую ерунду, как косметический ремонт, не тратили, тем более в пропускных учреждениях. Думаю, он был при нас еще мрачнее, чем во времена Павла, когда был еще Михайловским, а не Инженерным. Да уж это точно — мрачнее, тут и сомневаться не надо. Все, конечно, знали, что Павла где-то здесь убили, но в какой комнате, местные служащие рассказать не могли, а я спрашивал. К тому же за обилием организаций со своими кодовыми замками любопытству не было где разгуляться, — все замкнуто , не погуляешь по замку.

Патентный поиск — в некотором роде взгляд в прошлое: вы ищете по своей теме изобретенное до вас. Удивительно, но нигде в Петербурге, как здесь, в Михайловском замке (еще до того, как он стал Инженерным), не беспокоились так напряженно о будущем: прямо здесь, на весьма необычной квартире, происходили радения в духе хлыстов, здесь пророчествовали, прорицали — причем в сильном экстазе. Собрания до семидесяти человек можно было бы назвать массовыми, если бы не избранная публика — вплоть до министра просвещения и духовных дел А. Н. Голицына и знаменитого художника В. Л. Боровиковского. И длилось все это достаточно долго, с 1817 по 1822-й, пока Александр своим указом не подвел черту эпохе увлечения мистицизмом, закрыв тайные общества и масонские ложи. Правда, я тут ни при чем — о секте («кружке») Екатерины Татариновой не знал ничего, — был я молодой инженер, озадаченный темой «Временной дискриминатор» (действительно, так называлось наше устройство) [25] Название настолько говорящее, что не удержался — подарил его герою своего раннего сюжета «Тяжелые вещи». .

Еще здесь учился молодой Достоевский. В перерывах между экзаменами по фортификации и прикладной механике сочинял трагедию «Мария Стюарт» (до нас не дошла). Карьерой военного инженера, как известно, в итоге он пренебрег.

Патрон писателей-технарей.

Сейчас все здесь по-другому, и это, конечно, хорошо, что музей. И все же поразительно: столько лет ему не изменяла «память места», — вот и я сумел этот замок застать, когда он был по-настоящему «инженерным».

Некоторое время, полгода примерно, мне довелось работать сторожем. Дежурство «сутки через трое» — идеальный режим для литераторов и философов. Моя мечта была — пойти оператором газовых котельных, или кочегаром, как это называли в быту. Многие друзья мои, поэты-писатели, работали в котельных. Акмурат Широв, кочегар в Доме писателей, поступил во ВГИК на Высшие сценарные курсы, в мастерскую к Андрею Тарковскому, Акмурат собирался в Москву (а Тарковский в Европу) и держал для меня, по дружбе, место. Потом там работала поэт Ольга Бешенковская, а меня не взяли на курсы операторов газовых котельных по одной формальной несообразности. А то бы был сейчас повод рассказать о специфике отопления такого исторического места, как бывший дом Шереметева.

И в «девятку» Герценовского института не взяли, хотя поэт Андрей Крыжановский, внук Евгения Шварца, подписал мое заявление, — не помню, кем он был в институтской системе котельных — старшим механиком, что ли?

А взяли меня в сторожа — в систему Метростроя.

Склады какие-то охранял на Расстанной улице рядом с Волковым кладбищем, — иногда отлучался побродить средь могил; там канава между кладбищенской оградой и трамвайными путями, — я в щель ограды пролез (трамвай идет, остановка рядом), перепрыгнул канаву (бурьян, кусты, одет не по-парадному), раз — и в трамвай (остановка), — помню, еще когда подбегал, заметил, что на меня единственный пассажир в окно смотрит, а когда вошел, увидел, кто это: декан нашего факультета (радиотехнического — где я учился) В. А. Черноглазова — глядит на меня, из кладбищенской канавы явившегося, и ужас в глазах; ну что сказать, сказал «здравствуйте», на следующей выскочил, там склады мои.

А дольше всего охранял я шахту Метростроя. То есть сидел в сторожке, размышлял о бренном, а грузовики глину вывозили, без всякого со мною взаимодействия, — странное было сторожение.