Сергей Носов - Книга о Петербурге

Потом вместе соединились.

Все 944 предмета на 50 персон были расписаны вручную неповторяющимися видами Англии общим числом 1222.

Веселили в ту пору Екатерину аглицкие мотивы, похоже. Дворец воздвигался с оглядкой на английскую псевдоготику, а сервиз и подавно английским был. Замечательно, что рисунки для столовых приборов делались исключительно с натуры, так что сегодня этот сервиз по части визуализации прошлого Британии остается уникальным историческим документом. В большинстве своем те ландшафтные и архитектурные памятники не сохранились, тогда как их изображения на хрупком фаянсе продолжают жить. И Чесменский дворец, для которого создавался этот сервиз, давно перестроен, и Английский дворец в Петергофе, где позже хранился этот сервиз на протяжении века, полностью разрушен во время Великой Отечественной (линия фронта проходила по Английскому парку), а сам сервиз удалось по большей части сохранить. И это притом, что довелось ему перемещаться на многие тысячи километров — и даже на Урал, в эвакуацию.

На каждом предмете — эмблема дворца: лягушка. Такова воля Екатерины — чтобы непременно было с лягушкой на каждом столовом предмете.

Сохранилось, полагают, 700 предметов сервиза [24] Экспонируются, однако, всего лишь 30. . Это что же, только за счет одного лишь сервиза 700 лягушек присутствуют в Эрмитаже? Может ли тогда зеленая лягушка претендовать на признание самым распространенным существом во всем эрмитажном собрании?

Узнал любопытную новость. Оказывается, 100 % акций компании «Веджвуд», всегда гордившейся «Сервизом с зеленой лягушкой», в 2015-м купила финская «Фискарс», — о да, ножи, топоры, огородное оборудование…

Бракосочетание Стали и Фаянса. Капитализм.

Финский мотив имеет отношение к нашей лягушачьей истории.

Местность называлась по-фински Кекерекексинен — «Лягушачье болото».

Поправьте меня, если «лягушка» по-фински не звукоподражание.

В первоначальном названии дворца — Кекерекексиненский — русскому уху (по крайней мере, не владеющему финским) слышится лягушачье кваканье. И оно куда натуральнее присутствует тут, чем по-русски когда.

Следующее название — Чесменский, данное в десятую годовщину победы, — после этого бытового, почти юмористического кваканья звучит, как и подобает ему, возвышенно, героически.

Но символ дворца — все равно зеленая лягушка.

Сейчас в окрестностях Московского проспекта встретить живую лягушку невозможно, и брачные лягушачьи песни ни на финском, ни на русском уже давно не слышны. Между тем стоило бы напрячь фантазию и представить, как здесь оглашали себя эти неподражаемые, непередаваемые на письме звуки. И было ли от них спасение.

Как могло звучать и было ли от того спасение, я, кажется, догадался, когда однажды, примерно в 1982-м, ночевал в общежитии ВГИКа, расположенном в многоэтажном здании. Я тогда оказался в Москве и нашел приют у знакомых слушателей Высших сценарных курсов. Этаж у меня был где-то седьмой, если не выше. А внизу рядом с общежитием был пруд. Может, лужа. Я не рассматривал, что это. И была весна.

И они квакали.

Пришлось закрыть окна. Но все равно — казалось, это сами стены издают жуткий ровно-дребезжащий шум.

И не только стены, а все — стакан на столе, сам стол, шкаф, кровать, моя черепная коробка, вмятая в подушку, — все было источником нечленораздельного шума.

Общегородской московский шумовой фон подавлялся экспансивными лягушачьими песнями.

Уверен, там, на берегу водоема, звук не достигал такой силы. Может, это свойство стен многоэтажного дома и чем выше этаж, тем сильнее кваканье, — может быть, тут какие-то резонансные феномены, — я не знаю физику явления, но мне известно одно: уснуть под такой аккомпанемент невозможно. Не представляю, как высыпались будущие кинематографисты, — у меня и сейчас, по прошествии многих лет, в ушах стоит это несносное широкополосное кваканье.

Но ведь что-то подобное должна была испытывать Екатерина, отдыхающая по пути в Царское Село в своем дворце на Лягушачьем болоте.

Толстые стены путевого дворца с узкими окнами не могли ее уберечь от этих нескончаемых звуков. Живые, жизнелюбивые источники этого кваканья со всех концов окружали дворец. Он, возвышающийся над равниной, был в эпицентре лягушачьего шума. И вовсе это не изысканный каприз — заказать с какой-то зеленой лягушкой сервиз для дворца, который назовут в честь великой победы; лягушачье всенепременное присутствие — самое характерное свойство этих болот.

Да что говорить, представляем ли мы звуковой фон Петербурга петровских времен? Пальба из пушек — это прекрасно, повод к тому появлялся ежедневно: салютом сопровождались даже тосты за царское здравие. Удары трофейного колокола? Барабанная дробь, извещающая о царских указах? Стук топоров? Но и лягушки, болотные лягушки, квакающие по весне. Из каждой канавы!

Кстати, к Ниеншанцу тоже подбирались болотца. Петр подошел к стенам крепости в конце апреля — самое лягушачье время. Ночью, когда стреляли по крепости из всех орудий, было не до лягушек. Но отмечали победу под лягушачьи песни.

Не знаю, где можно в Петербурге сегодня услышать кваканье лягушек? Последний раз мой слух ублажало такое в Рыбацком, но это было давно, когда еще не построили там современных высоток, колокольня при храме старообрядцев тогда еще виднелась издалека, а весь район походил на большое село.

Итак, главный корпус родного моего института — на Мойке. Здесь мы с третьего курса…

Аудитории, лестницы, коридоры. Кафедры, библиотека… А во дворе была свалка — сюда выносили ненужный отработанный радиохлам, от которого освобождались в лабораториях. Всегда кто-нибудь копался в нем, выбирая для себя что-нибудь полезное — дроссели какие-нибудь или конденсаторы там, мало ли может понадобиться радиолюбителю…

…Прослушав лекции по специальным предметам вроде теории радиотехнических цепей или физики твердого тела, мы шли в столовую. В большой такой продолговатый зал со сводчатыми высокими потолками (значительно выше, чем в Чесменском дворце). Внимательно приглядевшись к этому просторному помещению, можно было догадаться, что это бывшая конюшня. Кое-где висели кованые кольца на стенах — к ним когда-то привязывали лошадей. Кольца не были элементом дизайна, это сейчас бы их присутствие как-нибудь выразительно обыграли, а тогда они просто висели, потому что не сумели их выдернуть, ну уж очень крепко приделаны (лошадь — животное сильное).

В исторической конюшне лейб-гвардии Конного полка мы получали на конвейерной раздаче первое, второе, третье и несли это на пластиковом подносе к ближайшему свободному столику. Ешь, допустим, борщ, или котлету, или бефстроганов (еще один историзм), или, если четверг, жареный минтай (четверг был «рыбным днем» в Ленинграде), а рядом из стены торчит кованое кольцо, к которому, быть может, привязывалась лошадь Александра Пушкина, сына Александра Пушкина, который поэт (Александр Александрович Пушкин станет потом генералом) или, допустим, Ланского, второго супруга Натальи Николаевны…