Сергей Носов - Книга о Петербурге

Иными словами, у меня появилась возможность побродить по коридорам и лестницам альма-матер. Лестниц, к слову, интересных две. Одна — главная, винтовая, под куполом западной башни. Ступени ее, особенно первые, сильно стерлись за два с половиной столетия, но почему-то по-разному (это для меня загадка): некоторые испещрены глубокими выщербинами, другие отполированы так, словно их намеренно стачивали под углом, чтобы заострить края, и шлифовали до блеска — вот настоящий памятник ходу времени! Кто только не поднимался по этим ступеням — российские императоры, начиная с императрицы Екатерины II, европейские монархи и их министры, полководцы, включая Суворова и Кутузова, ученицы «Дома трудолюбия», позже известного как Женское Елизаветинское училище… инвалиды сражений, герои войн, невольники Первого лагеря принудительных работ, а также сельскохозяйственной колонии при Втором исправительном доме, увечные жильцы по ведомству Губсобеса… инженеры, преподаватели, студенты технических вузов — автомобильно-дорожного и авиационного институтов, родного моего ЛИАПа, или как это теперь — Университета аэрокосмического приборостроения, — подчиненных скоросменяемым ведомствам от Главного управления шоссейных дорог НКВД СССР до Министерства образования Российской Федерации.

По этой лестнице поднимали гроб с телом Распутина.

Был тут Распутин отпет.

На втором этаже, в Рождественской церкви, под утро 21 декабря 1916 года — епископом Исидором.

Вряд ли это знание, если бы мы им тогда владели, смогло бы как-то повлиять на усвоение технической литературы, когда мы склонялись за столами над книгами в круглом помещении бывшей церкви — проще сказать, в читальном зале институтской библиотеки. И все же, вспомни-ка, уважаемый автор, — как там насчет ауры? А никак. Не вспомнить даже, чьи портреты висели на стене. Один был точно Попова, изобретателя радио.

Проще сказать, что было тогда — при том отпевании. Это известно.

Отпеванию предшествовало многочасовое ночное вскрытие в срочно и сильно обогретой мертвецкой, где окоченевшее на морозе тело старца с необходимостью для успешности процедуры оттаяло.

Отсюда, из Чесменской военной богадельни, гроб с Распутиным вывезли ранним утром в Царское Село, где тайно и вроде бы надежно погребли, — и все же, как оказалось, не настолько надежно, чтобы полностью исключить возможность будущих глумлений.

…Другая винтовая лестница — далеко не парадная, малозаметная, можно легко проскочить мимо. Чтобы ее обнаружить, надо свернуть в закуток из коридора, ведущего в восточный флигель через башню, на башню тут, изнутри, меньше всего похожую: обыкновенный проход, и за дверьми с обеих сторон по бокам служебные помещения. Между тем первая зимняя церковь, пока еще к башне не пристроили флигель для богадельни, находилась определенно здесь. А что до тайной винтовой лестницы (мимо мы уже проскочили), она закручивает свои ступени в условное никуда, если понимать под «условностью» одну из лабораторий. Туда не пойдем.

Так вот, о первой зимней церкви.

В ночь с 5 на 6 марта 1826 года здесь покоилось тело Александра I.

Чесменский дворец был последней печальной остановкой траурного кортежа перед въездом в столицу.

За два месяца кортеж с телом императора преодолел почти две тысячи верст.

Здесь, в ту ночь, свинцовый ящик с телом Александра I переложили из походного гроба в парадный. Обитый малиновым бархатом (а по бархату золотом вышиты пятиконечные звездочки), с двуглавыми орлами на углах, золоченой бахромой, царскими вензелями, он тут и стоял на позолоченных бронзовых львиных лапах, этот парадный гроб, творение Монферрана. Николай I самолично опечатал по углам свинцовый ящик, уже со вчерашнего дня (после прощания у открытого гроба в Царском Селе) залитый оловом.

Больше открывать не будут — так и повезут на катафалке в столицу навстречу слухам о том, что пустой.

Что ж, круглую дату, о которой никто и не подозревал даже, 150-летие пребывания тела Александра I в Чесменском дворце, я, как и все лиаповцы, невольно отмечал будничной суетой в первый четверг марта 1976 года (день недели легко вычисляется): мы просто сновали туда-сюда на этом историческом месте, по короткому коридору, проходу, замещавшему середину бывшего храма. Да вот же это место, тут и сейчас проход.

Между прочим.

Был я в Таганроге однажды. Пригласили на Чеховский книжный фестиваль, ежегодное культурное мероприятие. Город чудесный, он меня изумил сохранившейся стариной — купеческими домами, историческими улочками, садами… Нам достопримечательности показывали. Дом, где Чехов родился. Дом, где он юношей чай продавал — в силу жизненных обстоятельств. Повели нас в детский санаторий «Березка», вернее, в тот одноэтажный дом, где размещается санаторий, — не к детям. Детей тогда там не было (или был тихий час?), в общем, мы никому помешать не могли, никого не могли потревожить, кроме, если только, духа царя: в этом доме — доме градоначальника — остановились Александр I и супруга его Елизавета Алексеевна, тут Александр и умер. Честно скажу, посещения этого места в моих планах не было. Но течением неформальной экскурсии занесло. И что-то почувствовал. Странность. Касаемо лично себя.

Странное одно совпадение меня озадачивает. В Петропавловском соборе у могилы Александра I побывало народу множество. Но много ли нас из того несметного числа побывало на месте, где император умер? А из этих немногих, кто еще физически там побывал, где останки Александра I в свинцовом ящике опускали в парадный гроб и туда же складывали порубленные доски от прежнего деревянного дорожного гроба? Не я ли один?

Ну и зачем этот опыт мне? Я ж к тому не стремился. Что за странные совпадения? Ребус какой-то.

У нас Александра I принято считать самым загадочным императором; его супругу Елизавету Алексеевну, урожденную Луизу Марию Августу Баденскую, — самой загадочной императрицей. В отношении загадочности (разумеется, в наших глазах) они действительно могли бы посостязаться друг с другом. Только Федор Кузьмич тут ни при чем, и Вера Молчальница тоже. Не было бы Федора Кузьмича и Веры Молчальницы, нашлись бы другие, в ком распознали бы царя и царицу, мнимоумерших. Простые объяснения скучны и неинтересны — вопреки, между прочим, булгаковскому: «Да, человек смертен, но это было бы еще полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чем фокус!..» Так в том и фокус, что никакого фокуса нет, — как бы ни поражали нас какой-то запредельной синхронностью эти две смерти, совмещающие рисунки судеб.

Он привез ее лечиться, а фактически — умирать. Сам умер. Внезапно. Через сорок дней тело его отправили в Петербург. Она осталась в Таганроге. Похоронили уже без нее. Болела всю зиму. Сердце, одышка. По весне, после распутицы, в конце апреля тронулась в путь. Той же дорогой, что и он, мертвый. Умерла, не доехав до Тулы, в Белёве.