Сергей Носов - Книга о Петербурге

Однажды нас отправили на Октябрьский колхозный рынок — на овощную базу, кажется тоже Октябрьскую, хотя затрудняюсь ответить, была ли эта база самостоятельной организацией или же принадлежала непосредственно рынку. В общем, это было рядом с площадью Мира. Хорошо, рядом с Сенной. Стоит отвлечься от названий наших детств и юностей, и антураж обретает исторические очертания. Главные ассоциации, связанные с Сенной, — теперь уж от этого никуда не уйти, — бессрочно провоцируются Достоевским. Но рынка, по которому бродил Раскольников, уже давно на площади нет. Рынок уже давно во внутреннем пространстве квартала между площадью и Фонтанкой — на месте прежних трущоб, известных как Вяземская лавра (по фамилии домовладельца).

Так вот, тот колхозный рынок я знал хорошо — жил рядом. Как минимум раз в неделю там бывал. Но я и представить не мог, что здесь за скучными торговыми лавками скрывается нечто удивительное — вход в подземелье! Местная начальница потянула рукой за рубильник, зажегся на лестнице свет, и мы, ею ведомые, спустившись по ступеням, оказались в сводчатом подземном зале: мне кажется, любое строение с поверхности рынка могло бы в нем поместиться.

Бóльшая часть этого высокого подвала была заставлена деревянными (дубовыми?) бочками — до самого потолка. Нам выдали резиновые перчатки. В бочках оказались огурцы. Соленые. Все они были покрыты ровным слоем пушистой плесени. Нам показали, как плесень легко отмывается (это было действительно так). Мы должны были отмывать от плесени соленые огурцы один за другим и перекладывать их в другие бочки.

Нам не понравилось. Не только работа, но и сама идея этой работы. Мы бы ни за что не стали есть такие огурцы, — почему их должны есть другие? Это был идеологический спор. После недолгих пререканий нас вывели наружу и отпустили. На этом и закончился наш трудовой день.

Сейчас я думаю, это были подвалы Горсткиных складов. Поручик Горсткин на пару с компаньоном купил здесь участок, построил кирпичные лавки и проложил улицу от Сенной до Фонтанки. Мне кажется, те подвалы были значительно глубже Фонтанки — пол их, наверное, был ниже дна.

Улица Горсткина упирается в Горсткин мост, один из немногих деревянных мостов, сохранившихся в центре, — да нет, она теперь улица Ефимова — в память летчика-аса, погибшего во время войны.

Мне жаль уходящую натуру Сенной. Но признаемся, в конце прошлого века (конец 90-х) улица Ефимова выглядела, что тут скажешь, не очень. Напротив лавок зиял огромный пустырь (занятый ныне торговым центром). Сюда, на улицу, протягивалось со стороны Сенной площади плотное щупальце гигантской барахолки. Оно не то чтобы шевелилось, но колыхалось, а вечерами, когда оно рассасывалось вместе с основным телом, принадлежащим площади, тут среди разбросанного картона бродили мрачные тени.

В начале нулевых ряд кирпичных торговых строений по улице Ефимова подвергся реконструкции: кое-что уцелело — довольно в презентабельном на внешний взгляд виде. А внутри этих построек появились кофейни и им подобные учреждения. Поговаривали, что подвалы использовали в качестве подземной парковки, — не совсем понимаю, как это, но все может быть.

Интересно, видел ли эти подвалы Всеволод Крестовский? Автора «Петербургских трущоб» водил по ночлежкам и притонам Вяземской лавры знаменитый сыщик Путилин. Надо полагать, в подвалы они не заглядывали. Вполне себе респектабельные купеческие подвалы, к тому же от вяземских трущоб в стороне.

Со времен Крестовского и Достоевского, может быть, и хранились те огурцы.

Вспоминается мне один зимний лагерь — кажется, в классе четвертом. Я и прежде бывал в зимнем лагере — раз или два, и потом еще ездил. Но в те зимы жили мы в Комарово, в деревянных финских домах, а в этот раз — в другом месте, не на северном направлении, а на южном.

Это было большое здание, историческая постройка, охраняемая государством. Сейчас мне представляются какие-то переходы с коридорами, меняющими по ходу ширину, и разнокалиберные помещения с перегородками, отобравшие куски пространства у чего-то несоизмеримо большего. В нашей палате (где дети спят, это всегда в лагерях «палата») запомнились высокая дверь и высоченный потолок с потемневшей лепниной. А еще там была винтовая лестница, вероятно чугунная, — с одного этажа на другой.

В остальном — обычный детский пансионат (наверное, это и называлось «пансионат»? — ну да, именно так, вспомнил). Столовая, кухня. Игротека с детским бильярдом и настольным хоккеем. А снаружи большая, очень большая новогодняя елка. Каток. Рядом парк — лыжные прогулки и финские сани.

Это Пушкин. В смысле, Царское Село. Хотя взрослые иногда называли еще по привычке — Детское Село. Царское Село называлось Детским Селом с 1917-го по 1937-й. В пору Детского Села тут было множество детских учреждений… Не знаю, стало ли их меньше в годы моего детства, но время сказать, что же это было за историческое здание, в котором мы тогда жили.

Это был Екатерининский дворец.

Та его часть, которая тогда не считалась музеем. Свободная от убранства и императорской роскоши.

Но все же — дворец. Екатерининский!

Вот так отправляют тебя родители в зимний лагерь-пансионат по профсоюзной путевке, выданной на работе (наверняка со скидкой), и ты оказываешься во дворце, воздвигнутом Растрелли, и воспринимаешь это как должное. Мне кажется, все воспринимали это как должное — и воспитатели, которых, впрочем, не помню, и поварихи на кухне.

Нас однажды сводили в музей на экскурсию. Как же не сводить, если живем в том же здании?

После обеда был тихий час.

Потом полдник с компотом.

А когда в школе «сдавали лыжи», ехали электричкой на трассу. И в институте на первом курсе зачет по лыжам сдавали там же, на той же практически трассе.

Там был павильон, в котором получить можно было и лыжи, и ботинки по размеру ноги, с универсальными креплениями.

И где эта трасса была? А в Павловском парке. Ну да, где дворцово-парковый пейзаж. В Павловске, который ныне часть Петербурга.

Хотя ничего особенного. Весь город на лыжах кататься в Павловск ездил. Не весь: отец меня маленького в Токсово брал, там холмы.

А в Павловске — уже по обязанности, на сдачу зачетов.

Бежали на лыжах по аллеям парка три или пять километров.

Над берегом Славянки — кто выкладываясь, кто сачкуя.

Мимо мраморной колонны, где Павел принимал парады, мимо мавзолея «Супругу-благодетелю» о четырех колоннах, мимо Старосильвийских прудов (конечно, не зная, как это все называется), Розового павильона, места Константиновского дворца…

«Лыжню!»

Место, формально обозначаемое адресом: ул. Гастелло, 15 , сегодня, при нашей моде на петербургскую мистику, значится в числе самых мистических. Выражаясь осторожнее, назовем его крайне необычным, для Петербурга во многом нехарактерным и вместе с тем — очень петербургским.