Сергей Носов - Книга о Петербурге

Да и вообще. Не к этому ли Татлин стремился сам? «Вся форма колеблется, как стальная змея, сдержанная и организованная одним общим движением всех частей — подняться над землей». — Николай Пунин, «Памятник III Интернационала», брошюра была издана в Петрограде в 1920 году на никудышной бумаге и содержала те самые два татлинских рисунка башни, преодолевающей силы земного тяготения. Симон волхв взлетел с помощью бесов, однако ж взлетел. Вот и Пунин о замысле Татлина: «Преодолеть материю, силу притяжения хочет форма; сила сопротивления велика и грузна; напрягая мышцы, форма ищет выхода по самым упругим и бегущим линиям, какие только знает мир, — по спиралям. Они полны движения, стремления, бега, и они туги, как воля творящая и как мускул, напряженный молотом».

Думаю, «Памятник III Интернационала» поверженный маг оценил бы по достоинству. Во-первых, дерзость проекта соприродна его собственной гордыне, здесь что-то родное. Во-вторых, он мог бы почувствовать себя отмщенным. Апостол Петр не дал ему покорить небеса, кудесник рухнул, низвергнулся, едва достигнув облаков. Но что теперь облака, когда вот-вот построят башню «до самого неба»? Апостол Петр, покровитель этого города, будет ли он по-прежнему торжествовать, когда с подоблачной высоты мощные прожекторы начнут проецировать на здешние облака дерзкие революционные тексты? И в-третьих — момент практический. Башня дала бы барельефному Симону магу, рабу безвременья, календарь и часы. Три ее внутренние части, исполненные из стекла и защищенные внешним стальным спиралевидным каркасом, должны вращаться вокруг оси — каждая со своей угловой скоростью. Нижняя — гигантский куб, место конференций, съездов и «других широких законодательных собраний», обернется вокруг своей оси за один земной год. Средняя часть, гигантская пирамида, место мирового правительства в лице исполкома Интернационала, обернется за месяц. Третья часть, гигантский цилиндр (вдаваться не будем в подробности), совершит оборот за день.

Татлин в Петрограде отвечал за план «монументальной пропаганды». В Москве в числе героев, удостоенных монументального изображения по этой программе, оказался, между прочим (сверх первоначального плана), библейский Самсон, разрушитель храма филистимлян. Вот и Симон волхв, бескомпромиссный противник апостола Петра, бросивший вызов Небу, кажется, имел шанс в революционном Петрограде по меньшей мере на реабилитацию. Ему не оказали почета, его падение не оценили ни как «жертву», ни тем более как «предупреждение», его не назвали героем — о нем просто никто не вспомнил. Проект памятника III Интернационала Татлин создавал сверх ленинского плана «монументальной пропаганды», уж слишком был самоцельным замысел сооружения, — но нам ничего не мешает пополнить задним числом актив монументальных достижений в части «агитпластики» историческим барельефом с волхвом, таращащим глаза на несуществующую башню, — как тайным, скрытым, неявным свидетелем ее неосуществления. Долговечный падун и вместе с тем почти ровесник города, он-то, падая, все уже «знал» — что было, что есть, что будет.

А в самом деле, на площади Революции по тому ленинскому плану так и не открыли ни одного памятника — тогда как открывали и на площади Урицкого (бывшей Дворцовой), и на Знаменской (потом — Восстания), и на Стрелке Васильевского острова, например. Но только не на площади Революции, — а почему? Не потому ли, что отдел изобразительных искусств Наркомпроса вкупе с городским начальством действительно, без дураков, берег это историческое место для проектов сверхграндиозных и верил всерьез в их осуществимость?

Вторым таким после татлинского был проект колоссального памятника Ленину.

Вождь умер; у города трех революций нет надежды получить тело вождя на вечное хранение, однако имя вождя город уже получил; дело за памятником. Архитекторы В. А. Щуко и В. Г. Гельфрейх создадут образ, который станет символом Ленинграда, — Ленин на броневике на площади у Финляндского вокзала. Первый же их проект относился к площади Революции, бывшей Троицкой. Не на броневике должен был там стоять великий Ленин, а на грандиозном многосложном постаменте высотой ни много ни мало 300 метров. Высота самого Ленина — 100. Итого общая высота памятника — те же 400, как у башни Татлина. Преемственность поражает. Щуко и Гельфрейх, в отличие от Татлина, футуристами не были. Фигуративный Ленин, ими задуманный, далеко не абстракция — во всяком случае, не куб, не цилиндр. Откуда 400 метров? Дались им всем эти 400 метров! Почему не 300, почему не 450?

В литературе о Татлине отмечается, что высоту башни он выбирал кратной длине географического меридиана — одна пятидесятитысячная, — это и есть 400 метров. Отлично. Но чем хороша пятидесятитысячная длины меридиана? Чем число метров 400 сумело вслед за Татлиным очаровать Щуко и Гельфрейха?

Особый ли был тут расчет? Или дело в магии чисел?

Симон маг снова пришел на ум, да как же ему, поверженному, снова не вспомниться, если об этих обоих проектах нам, по земле ходящим, напомнила (надо было сразу сказать) выставка «Несбывшийся Петербург», что осенью 2018-го случилась у него прямо под носом — и не где-нибудь, а в Иоанновском равелине Петропавловской крепости? Точно скажу: в 60 метрах от точки его нескончаемого падения. Ближе этой части Иоанновского равелина нет уже перед ним ничего, кроме деревьев и разве что сувенирного киоска, которым пренебрежем — явление краткосрочное. Маги, даже если не способны на продолжительную левитацию, видят, полагаю, сквозь стены удовлетворительно, так что эта выставка, может быть, была для него персонально открыта. Интересная, но малопосещаемая. Мы с женой одни по залу ходили. И вот там, в конце экспозиции висели внушительные изображения обоих неосуществленных памятников — Третьего Интернационала и Ленина. Не реализованные в натуре, они, как нарочно ради сюжета этой главы, демонстрировались в виде эскизных проектов, повторяю, под носом нашего падающего героя. То, что на площади можно было лишь вообразить, здесь было дано воочию. Хотя, возможно, мне это одному кажется удивительным.

Ну так вот — о высоте их обоих.

Длину окружности Земли все помнят? Спрашиваю, потому что сам, хорошо подзабыв школьную географию, недавно узнал: 40 000 километров. Точнее, согласно современным представлениям, окружность Земли по меридиану, если с точностью до километра, — 40 008 (по экватору несколько больше). Однако не много ль нулей? Как это так получилось, что окружность Земли выражается практически круглым числом? Уже потом, что-то вспомнив, о чем-то догадавшись, где-то подглядев (интернет дело нехитрое), я стал испытывать своих образованных знакомых, и почти все хмурили лоб, не в силах объяснить совпадение (по крайней мере, сразу). Но вы, господа, конечно, помните, что такое метр как мера длины. Лишь те, кто не знаком с историей метра, не понимают, почему окружность Земли 40 тысяч километров практически ровно. Да потому. По определению.