Сергей Носов - Книга о Петербурге

В 1791 году Национальное собрание Франции постановило ввод новой единицы длины — метра: определялся он как одна десятимиллионная расстояния от Северного полюса до экватора по меридиану, на котором лежит Париж. Дальнейшие измерения на земной поверхности по заданной дуге Парижского меридиана позволили установить единицу длины экспериментально (экспедиции, расчеты, экстраполяция…). Таким образом, наш всеми любимый метр — это одно из достижений Великой французской революции. А где Великая французская революция, там рядом и великий Ленин.

Вот мы и вернулись к советской власти.

В ее первые годы, помимо всего иного, граждане Страны Советов выдерживали еще одно потрясение — переход к новой системе мер и весов. Прощайте, аршины и пуды, здравствуйте, метры и килограммы!.. Декрет Совнаркома «О введении Международной метрической системы мер и весов» был опубликован в сентябре 1918-го. А уже с 1 января 1919 года всем советским учреждениям и общественным организациям предписывалось приступить к историческому переходу. Начальные меры по введению новых мер (ну, каламбур, да, что поделать…) совпали с работой Татлина над проектом башни, — Татлин мыслил глобально, прогрессивно и, можно сказать, метрически, — само определение метра через меридиан побуждало мысль Татлина к планетарной масштабности.

Татлина, как и других футуристов, во многом вдохновлял Хлебников; ему, Председателю Земного Шара, будетлянину, самое место было бы во вращающейся пирамиде. Слово метр от греческого «метрон» — мера. Хлебников еще до Первой мировой войны был одержим поисками «меры мира»; что бы ни означали его вычисления, формула «время — мера мира» действительно выдает в нем визионера: сегодня определение метра привязано ко времени посредством мировой константы — скорости света (и не связано с материальным эталоном, как прежде), — под «метром» понимается расстояние, которое проходит свет в вакууме за определенную долю секунды (1/299792458).

По декрету, принятому в 1918-м, с 1 января 1924 года исключалось «применение всяких мер и весов, кроме метричных». Аршины и сажени должны окончательно уйти в прошлое. Будущее за метром. Введение метрической системы — международной системы! — решительный шаг навстречу мировой революции.

Четырехсотметровые памятники на бывшей Троицкой площади, будь то памятник Третьего Интернационала или памятник Ленину, соразмерны планете Земля в масштабах, утвержденных еще Французской революцией, идеалами которой был преисполнен сам Ленин: метр — сорокамиллионная доля длины земной окружности, 400 метров — ее стотысячная часть. Гектометровый Ленин (гектометр — 100 метров) сам становится мерой: сто тысяч гектометров-лениных — расстояние от полюса до экватора. Давно ли Словарь иностранных слов определял гектометр как «французскую погонную меру», и вот уже гектометр — интернациональная мера: Ленин — мера всего мира: Весь мир , о котором поется в «Интернационале», обретает меру разрушения и созидания.

По замыслу Щуко в основании гигантского пьедестала памятника Ленину должна находиться понижающая подстанция Волховской ГЭС (еще к тому времени не достроенной), — здесь, помимо общей высоты в 400 метров, перенимался от Татлина принцип функциональности памятника — не стоять же ему просто так. Ленин Функциональный, вознесенный над площадью Революции, распределял бы киловатты электрической мощности, питая электроэнергией город Ленина (киловатты, к слову, это из той же Международной метрической системы).

Фантастический проект таковым и остался.

В областях ирреального, сопряженных с реальной Троицкой площадью, оба памятника — те же кикиморы.

Ничего четырехсотметрового на первой площади города так и не выросло, но продолжение было — в других местах. Первое — все тот же Ленин на броневике, отдаленно напоминающий сильно уменьшенного вождя на понижающей подстанции с проектного эскиза Щуко (скульптор Евсеев). Второе — типовые понижающие подстанции, теперь уже без Ленина и архитектурных излишеств — в строгом конструктивистском стиле, спроектированные Щуко и Гельфрейхом, — мимо одной из них, на Петроградской стороне, я часто прохожу по улице Ленина (бывшей Широкой), — нет, без Ленина нам никуда не уйти.

Было, пожалуй, и третье. Но это совсем далеко — хотя, кажется, наш низвергнутый глядит в ту сторону. Идея электротехнического Ленина в ее относительной полноте осуществилась на Вологодчине. Писатель Александр Етоев как-то прислал мне снимок семидесятых годов прошлого века с изображением памятника Ленину на земном шаре, — композиция от прочих подобных отличалась тем, что шар был установлен на трансформаторной будке! Етоев с другом-фотографом в те давние годы оказался в Великом Устюге. Они шли по улице вдоль какого-то забора (сейчас я знаю где: мимо кистещеточной фабрики на месте Иоанно-Предтеченского монастыря), шли и вдруг услышали: за кустами что-то гудит (если бы не этот гуд, прошли бы мимо, не обратив внимания), — это гудела трансформаторная будка с Лениным на земном шаре. То есть будка, на ней шар земной, а на нем Ленин!.. Етоеву показалось, что будка похожа на Мавзолей, но только уменьшенный. Судя по фотографии, ее делали на века. Мощное бетонное сооружение размером, однако, не более индивидуального гаража. Металлическая дверь, несомненно, скрывала понижающий трансформатор. С Мавзолеем этот объект роднила надпись ЛЕНИН, в остальном, на мой взгляд, сходство неочевидное. Теперь Ленина нет, но будка стоит. Когда Ленин пропал, гудеть перестало. Буквы ЛЕНИН заменились другими — СТОЛОВАЯ. И еще: Быстро, вкусно, недорого! Возможно, это был только вход в столовую, ну, что ли, вестибюль (есть снимок в интернете), а сама столовая была в задней пристройке, тоже почему-то без окон.

На закате сталинской эпохи Симон волхв обрел новое зрение.

С глаз очевидца — как и со всего барельефа — сняли слой старой краски; оказывается, была.

Шла реставрация 1951 года.

Искусные резчики заменили утраты.

Лицо его, как и весь барельеф, пропитали горячей олифой.

Фторид натрия, растворенный в олифе, представлял для человека смертельную дозу, но был благодатен для таких, как он.

Этот опросный лист (бюллетень как бы) я унес на память.

12 июня 1991 года произошло событие, труднообъяснимое для стороннего наблюдателя. Одна седьмая часть суши избирала себе президента, тогда как одна шестая часть суши, 76 % площади которой составляла та самая одна седьмая, уже имела своего президента. Примерно в то же время — где раньше, где позже — на оставшихся 24 % общей территории, конституционно управляемой общим президентом, тоже избрали своих президентов — еще четырнадцать, но это нам уже не столь интересно. Нам важно то, что на одной седьмой части суши в тот день число президентов стало более одного, именно два — причем взаимонедоброжелюбных по ряду роковых причин. Катаклизмы не заставили себя ждать — сейчас не о них. Просто странно как-то все это. Странно как-то и — вот мы про что — болезненно, что ли.