Сергей Носов - Книга о Петербурге

А балет? Балету интересно другое. «Жизнь продолжается» — вот что надо балету, а не «хладный труп», лежащий на сцене под занавес. Гимн великому городу должен звучать в финале. В постановке Мариинского театра (2016) к постаменту «кумира на бронзовом коне» (и чем же он не кумир?) молодые петербуржцы и петербуженки под торжественную музыку Глиэра возлагают цветы. А почему, почему не на могилу Евгения?.. Сам Евгений тоже образуется въяве (но без цветов) — стоя на горбатом мостике с ажурными перилами, он, непонятно улыбаясь и слушая Гимн великому городу, глядит в пространство. Похоже, в тех эмпиреях, откуда он возвратился, ему объяснили, что «ужо тебе» было мальчишеством. Должно быть, он примирился с Петром Великим и смирился с «участью индивидуальности». Что-то понял об исторической необходимости. Есть статистика, и кто-то должен попадать в печальные графы таблиц.

А то еще лучше.

Получается, что он и невеста его, погибшие ни за что ни про что, — принесены в жертву. Вот прямо так, на наших глазах. Буквально.

И жертва принята: апофеоз!

Так что же получается — слушая восхитительный гимн Глиэра, а потом аплодируя стоя, мы переживаем сопричастность… чему?

К жертвоприношению?

Получается, все, что нам показали, — жертвоприношение это.

У Пушкина такого нет.

Скажут, что и здесь такого нет.

Конечно нет, но так получается.

Такой, получается, гимн.

Сидим в кафе на Карповке. На мой вопрос, приходилось ли дежурить, когда случались в городе наводнения, поэт-кочегар Дмитрий Григорьев «Еще как!» говорит и с присущей ему обстоятельностью рассказывает:

— …Дело в том, что подвал школы, где я работал в маленькой котельной — на Адмиралтейской набережной, дом четыре, а по Черноморскому — два, был плохо гидроизолирован. Стоило Неве подняться выше критического уровня, как подвал начинало подтапливать. Причем вода шла к нам не из канализационных труб, а непосредственно из-под земли. Ты сидишь на работе, и вдруг из-под косяка двери из машинного зала в бойлерную начинает бить струйка. Потом — из щелей в полу, еще откуда-нибудь. И вода прибывала чистая. Такие роднички, понимаешь? По всему полу роднички, которые заполняют котельную.

При этом в некоторые наводнения, когда уровень воды в Неве подскакивал быстро и уходил быстро, нас не затапливало — вода не успевала просочиться через почву — ведь от школы до реки метров сто будет. А когда даже небольшое наводнение длилось долго, то вода начинала прибывать.

В котельной самое главное, чтобы не затопило электрический насос. Электрический насос — это сердце котельной, если его двигатель зальет водой, будет полная задница. Один раз, это было даже не мое дежурство, наш бессменный легендарный руководитель Иван Палыч Шкирка сорвал меня в котельную — ночью, помогать сменщику Саше, если придется снимать насос. Когда я приехал, вода была уже выше щиколотки. Насосы расположены на уровне колена, и, если бы вода до них дошла, электродвигатели насосов пришлось бы демонтировать и поднимать. Это очень муторное занятие, трудоемкое.

К середине ночи вода подступила к основанию насосов, но мы все тянули время, и правильно делали, потому что дальше подъем остановился. Все электричество мы, естественно, заранее отключили, чтобы нас током не убило. Полутьма, мы ходим при свете ручных фонариков по воде. Холодно. Котельная обесточена, все стоит. Свечи на столе горят, стол пока еще не плавает…

Дмитрий замолкает, обводит столики взглядом, словно хочет увидеть похожий на тот, и, погладив бороду, продолжает:

— Но из котельной уходить нельзя. Поэтому, убедившись, что вода больше не поднимается, кое-как разместились. Саша забрался с ногами на стол, я — на боров, это дымоход от котлов. Постелил там коврик, лег, накрылся ватниками и одеялом.

Тут надо сделать одно отступление: мой сменщик был «свидетелем Иеговы». Когда-то у нас, в котельных Ивана Палыча, только писатели, поэты, художники да диссиденты работали (потому-то он и легендарный, Иван Палыч Шкирка), а в конце восьмидесятых к ним разные религиозные меньшинства добавились. Так вот, за день до наводнения Саше принесли новый перевод Ветхого Завета. Раньше «свидетели Иеговы» пользовались православной Библией, нашей, синодальным переводом, считали его лучшим, а тут они сами перевели, и, конечно же, теперь их перевод, с точки зрения моего сменщика, стал самым правильным. Саша обложил себя свечами, достал обе книги, начал сравнивать и вслух комментировать изменения. Представь себе картину: сидит на столе человек, вокруг горят свечи, плещется внизу везде вода и он читает библейские тексты. Как-то не по себе мне от этого… Попробуй-ка разбери, какой это год, какой век… И ночь ли это?.. И будет ли рассвет?.. Лежу на борове, а он вещает: «Вот, Димка, смотри, у вас написано так, — и цитирует православную Библию, — а у нас вот так, не правда ли, лучше?» Я говорю, это не моя тема, трудно сказать. А сам думаю: где я? На этом ли свете, в этом ли мире.

Потом, когда все-таки рассвело, вода на убыль пошла. Сколько лет прошло, а вспоминаю, как сон.

Молчит, глядит в пространство. Не хватает еще, думаю, чтобы и мне это приснилось.

Оказывается, я не единственный, кто в детстве с некоторой тревогой поглядывал на указатели уровней невских наводнений.

Рядом с нашим домом, в котором я родился и прожил бóльшую часть жизни, таких два, оба — на Московском проспекте, но по разные стороны от Фонтанки. Память о наводнении 1924 года хранит чугунная табличка, установленная за памятником Менделееву рядом с воротами дома, в котором ученый жил. Менделеев — первый в России, кто предпринял системный подход к проблемам метрологии. Табличка на этом месте — дань уважения Дмитрию Ивановичу и наглядный пример образцового измерения — в данном случае уровня подъема воды 23 сентября в 20 часов. Это второе по катастрофическому ущербу наводнение после знаменитого 1824 года. Табличка сейчас установлена низко, у самой земли, и будь мой склероз покрепче, я бы решил, что за мою жизнь культурный слой подкрался к самой черте, как вода в наводнение. Но я-то помню, табличка прямо на воротах раньше висела, и была она чуть выше тогда, — заменили ворота, ее перевесили (фальсификация ведь?), но я-то помню: был у меня в дошкольном детстве момент, когда я впервые табличку увидел и она мне внушила некоторый оптимизм — все правильно: за одну автобусную остановку от Фонтанки я бы подобное наводнение перенес.

Хуже было с мемориальной, солидной мраморной, почти величественной доской на стене ЛИИЖТа [3] ЛИИЖТ — Ленинградский институт инженеров железнодорожного транспорта, ныне ПГУПС — Петербургский государственный университет путей сообщения Императора Александра I. : «До этой черты доходила вода во время наводнения 7 ноября 1824 года», — проходя мимо, что было почти каждый день, я косился на нее с неприязнью; высота, обозначенная на ней хорошо прорезанной линией, мне определенно не нравилась. Строго говоря, их там два указателя: один, поскромнее, опять же касается наводнения 1924 года, — надпись и черта вытесаны прямо на гранитном цоколе дома, и с этим уровнем еще как-то можно было мириться, этот не в счет (если встану на цыпочки, то уцелею), но тот, установленный значительно выше, был возмутителен: он сообщал мне — высокомерно! — что в 1824 году здесь мне было бы с головой. Вывод один — надо расти. А рос я плохо: когда в школу пошел, на физкультуре в строю был по росту где-то в конце.