Сергей Носов - Книга о Петербурге

Я знал людей, подсевших на рулетку и автоматы. Один мой знакомый, специалист по философской антропологии, читавший курс по Лакану и, кстати сказать, Достоевскому, регулярно посещал казино и вел статистику; уповал он не столько на математические «системы», сколько на несовершенство самого механизма рулетки, обязанного обнаружить для внимательного наблюдателя отклонение от общего распределения. Он в это верил. Другой (в то время известный в Петербурге издатель), возвращаясь каждый вечер с работы, заходил по пути в магазин, где стоял «однорукий бандит», и расчетливо играл с автоматом. Расчетливо, а не азартно!.. Он вел подсчет своим потерям и приобретениям, сравнивая результаты в годовом исчислении, и чем очевиднее становилось, что в целом проигрывает, тем он сильнее верил, что однажды наступит светлая полоса и он начнет отыгрываться. Я пытался переубедить его, ссылался на закон больших чисел и подобные материи, он и слушать не хотел, говорил, что все наоборот: это когда мало играешь, проигрываешь, а если долго играть, победа обязательно будет за ним. Вера в безусловную победу над автоматом стала для него почти религией.

В конце 2006-го был принят федеральный закон, регулирующий игорный бизнес в России. Для Петербурга это означало ликвидацию казино и соответствующих автоматов с 1 июля 2009 года. Думаю, многих это спасло.

А еще мне вспоминается начало девяностых. Всеобщее влечение к бессмысленному риску. Недалеко от барахолки на Сенной — у входа в магазин «Диета» и на углу у Апраксина Двора — стояли глухонемые, похожие на коробейников. Они предлагали сыграть в кубики на доске со стаканами, расположенными в два ряда. Достаешь деньги, и хозяин игры достает столько же, — ты трясешь доску со стаканами (уже не помню, как на ней закрепленными), кости в стаканах стучат, — открываем, смотрим, кто выиграл, — если ничья, то в пользу хозяина. Кажется, в отличие от наперсточников и распорядителей жульнических лотерей, обитавших тут же поблизости, эта игра оставляла шанс на удачу заинтересованному прохожему (впрочем, не со смещенным ли центром тяжести были кубики?). Ничья в пользу хозяина существенно усиливала его позицию, но все равно сыграть с ним всегда находились охотники. Вот и я проиграл рубль как-то, пошел домой, взял лист бумаги и стал подсчитывать вероятности комбинаций. Прикинул, можно ли не проиграть по системе якобы Д’Аламбера — методом удвоения очередного проигрыша. Получилось, что как ни крути — для лохов игра. Ну и хорошо. Успокоился.

Петербургский парадокс, что под этим понимали Бернулли и Д’Аламбер, связан с понятием «жребий».

И хотя понимались под этим вполне конкретные математические отношения, мысль о жребии соблазняет нас на расширительное толкование этой неожиданно емкой метафоры: мы и так — петербургский парадокс! — поддались уже тому искушению.

Жребий, фатум, рок, судьба. Игра случая. Петербургское измерение.

Вот возьмем за точку отчета год 1701-й. Еще не оправились от недавнего поражения под Нарвой. Едва не потеряна армия. Союзная Дания вышла из войны. Хорошего мало.

Но есть упрямство у Петра: во что бы то ни стало закрепиться у моря.

В 1701-м невозможно было представить, как будут развиваться события. Но предположим, некий мифический мечтатель из окружения Петра способен был угадать возможности того, что для нас уже достоверно.

Закрепиться, значит, у моря? Первое. Надо модернизировать армию и создать флот. Ладно. За это Петр взялся уже. Но шутка ли сказать «флот», «строительство верфей», а строить кому, а где кораблестроители?.. Совсем недавно говорили еще: зачем нам флот, если нет у нас моря? Так что и тут с этим флотом не все очевидно. Может и не получиться.

Ничего, получится, мечтает мечтатель. А сейчас, мечтает, возьмем две шведские крепости и овладеем Приневьем. Овладеть-то овладеем, возражает скептик (вглядываясь в гипотетическую будущность), но велика вероятность того, что не получится закрепиться. Далеко от Москвы. А рядом Выборг, в котором шведы не дремлют. Вход с моря открыт.

А мы закроем, мечтает мечтатель. Нам прежняя шведская крепость с уютной гаванью на изгибе Невы и даром не нужна (Ниеншанц), мы закрепимся ближе к морю — на островке в устье Невы и в самой Невской губе. Перекроем фарватер.

Ну уж дудки, возразит скептик. Сил не хватит. Ни сил, ни времени. Кто строить-то будет? Когда?

А мечтатель уже о большом городе мечтает — на обоих берегах широченной Невы.

Какой город? Там болота! Там наводнения каждый год! Климат — не приведи господь! Мосты не построить!.. А что шведы, так и будут смотреть, как вы у них под носом город возводите? А кто в нем жить согласится?

А не надо согласий! Не захотят — заставим! Переселим из Москвы, Твери, Ярославля!.. Дворцов понастроим!.. Фонтаны запустим!..

Нет, это уже несерьезно…

И станет он столицей всего государства!..

Бред! Совершеннейший бред!.. Это все равно как если бы Карл XII объявил Ниен на Неве с крепостью Ниеншанц столицей всей Швеции вместо Стокгольма!.. Но ведь чепуха же, невозможно такое!..

Петр-игрок из задачи Бернулли поберег бы дукаты, не стал рисковать — в расчете на невероятное. Петр-царь из русской истории шаг за шагом взвинчивал ставки, рисковал, и в конечном итоге у него получилось. Не всё. Но и то, что получилось, казалось со стороны немыслимым, невозможным.

Петербургский парадокс в том и состоит, что в бернуллиевском смысле нет парадокса: Петр снял парадокс.

У меня есть счеты. Раритет. Когда был маленьким, катался на них по дощатому полу в прихожей. Дедовские, — при мне из домашних на них никто не считал. В школе, однако, проходили сложение и вычитание на счетах (я еще застал это время) — кажется, в том же классе, когда нас учили складывать и вычитать в столбик. Тогда выпускались миниатюрные школьные счеты, у меня таких никогда не было, и память мне подсказывает, что на соответствующем уроке лежали передо мной на парте настоящие конторские счеты, — неужели я приносил их из дому? А может быть, нам всем выдавали настоящие счеты и они, как учебное пособие, хранились где-нибудь у завхоза? Складывать и вычитать на счетах легко. Это не логарифмическая линейка. Да и на логарифмической считать — дело нехитрое. Логарифмическую мы проходили в старших классах. И даже на первом курсе в институте с помощью логарифмической линейки ради общей практики вычисляли что-то — вроде обратных тригонометрических функций. В институте счетов не было.

В девяностые годы, слышал я, некоторые гражданки использовали счеты как общеоздоровляющее приспособление для массажа ступней, только к тому времени настоящие счеты, установленной величины с деревянными костяшками, уже стали редкостью.