Сергей Носов - Книга о Петербурге

Замечательно, что сам автор учебника, знавший несколько языков, осваивал математику самоучкой. С учителями по этой части были проблемы.

Риторике и языкам обучали увереннее — да и схоластике в целом. Славяно-греко-латинская академия была образована еще при царе Федоре. О существовании логарифмов, таблицы которых составлял ее питомец Магницкий, там представления не имели.

Логарифмы понадобятся будущим артиллеристам, но до этого надо еще учить и учить…

А с февраля 1721-го по Европе вояжировал Шумахер, при себе имея «Пункты о том, что библиотекарю Шумахеру через путешествие его в Германии, Франции, Англии, Галандии учинить».

Иоганн Даниэль, немец, уроженец Эльзаса, был по-русски Иваном Даниловичем. В Петербурге он заведовал библиотекой, собранной Петром.

В задачи Шумахера, посланного за границу, входило приобретение научных книг, всевозможных приборов, препаратов, инструментов (включая хирургические), ему надлежало собирать сведения о научных достижениях, о музеях, кунсткамерах. Он должен был заинтересовать ведущих европейских ученых выгодными условиями работы в России — прежде всего философа, математика, физика Христиана фон Вольфа (не получилось, но помог советами и рекомендациями) и астронома Жозефа-Никола Делиля (согласился не сразу, но с радостью).

Было и такое поручение: «Узнать о Орфиреевом непрестанном движении, поговорить». Это касалось вечного двигателя, будто бы изобретенного Иоганном Бесслером, известным в научных кругах под сказочным именем Орфиреус. Шумахер встречался с этим Орфиреусом, алхимиком и механиком, чья неведомая установка взволновала лучшие умы европейских столиц, и не пленился его разглагольствованиями — тем более что изобретатель уже разрушил машину, а за раскрытие тайны «непрестанного движения» требовал фантастическую сумму с пятью нулями.

А ведь и у этого Орфиреуса был шанс оказаться в числе первых петербургских академиков. Увы, приглашенные при Петре, приедут они в Петербург уже после смерти Петра. Интересно, защитило бы шарлатана его иностранное подданство, буде обнаружился бы обман и был бы жив еще Петр? Или же отрубил бы он ему голову на Козьем болоте и заспиртовал бы ее для Кунсткамеры?

Когда Петр замышлял Академию наук, некоторое число высокообразованных людей в России все же имелось — это те, кто учился в европейских университетах. Шумахер, например, окончил Страсбургский университет, прежде чем пригласил его Петр на службу. Ладно, он иностранец, он из Эльзаса, но возьмем Блюментроста Лаврентия Лаврентьевича, он родился в Москве, а медицину изучал в Галле, Оксфорде и в Лейденском университете. Его и назначат президентом Академии наук, тогда как Шумахер будет секретарем ее канцелярии.

По сведениям профессора А. Ю. Андреева, в двадцати двух немецких университетах с 1698 по 1810 год училось 637 русских студентов.

Но одно дело — образованные люди, коих в России сколько-то есть, а другое — светила науки, коих, пожалуй, и нет.

Петр захотел собрать в Петербурге светил.

Им полагалось годовое жалованье, весьма солидное, жилье, дрова, свечи и представлялась счастливая возможность свободно работать по своему направлению. Требовалось от них чтение лекций по своей теме, обсуждение докладов на конференциях Академии, воспитание каждым ученика, а лучше двух. Предполагалось, что будут академики решать конкретные задачи в интересах Российского государства. Эйлеру, например, доведется расчеты вести, связанные с установкой Царь-колокола.

Что касается фиксированных зарплат, это наиважнейший момент. В иностранных академиях такая роскошь, как жалованье, практически не предусматривалась.

Конечно, Петербургская академия наук — явление исключительное; оно порождено исключительной, без которой и Петербурга не было бы, неуемностью Петра Великого. Никакой бы иной гипотетический правитель при подобных обстоятельствах в государстве, не знающем университетов, ни за что бы не стал затрачиваться на каких-то там наук Академию. В голову бы ему не пришло. Разумеется, можно и о предпосылках говорить сколько угодно, и об исторической необходимости, и о стратегическом предвидении царя-реформатора, и о том, что навигации и картографировании без астрономии не обойтись и астроном Делиль нужен до крайности с его обсерваторией, но все равно — нечто невероятное это. Немыслимое. Трудно сказать, чему больше было обязано начинание — холодному расчету Петра (долгая подготовка, личные встречи, переписка, проекты…) или его одержимости, граничащей с маниакальностью.

Но — получилось.

Правда, уже после смерти Петра.

Будущие академики подтягивались в Петербург — о прибытии каждого Блюментрост докладывал Екатерине. С приездом долгожданных знаменитостей — математика Германа и физика Бильфингера (равно как и философа, впрочем) — число новоприбывших достигло числа пальцев на одной руке, и публичная аудиенция могла бы уже состояться, кабы не Успенский пост, самый строгий после Великого. Приехавшие ученые были преимущественно идеалистами, притом тяготели к агностицизму и менее всего сочувствовали православию, но Екатерина здешние традиции чтила. К тому же продолжался траур по Петру, а это предполагало сдержанность. В своих пределах. Что же это за аудиенция без царского угощения?

Иными словами, академикам хватило времени освоиться и проникнуться к принимающей стороне благодарностью, покамест не изреченной, но ищущей выражения в речах и жестах.

Сразу же после поста — 15 августа 1725 года, в день Успения Пресвятой Богородицы, Екатерина принимала ученых в Летнем дворце.

Нет, не эта дата считается днем рождения Академии. Но это начало, а мы питаем к началам повышенный интерес. Есть в них особая красота. Вот и заграница в формате «Лейпцигских ученых ведомостей» оценила событие — были по горячим следам напечатаны известия из Петербурга, послужившие источником для соображений поздним историкам.

Первая часть программы — небольшая экскурсия по Летнему саду, ее провел Блюментрост. Показал статуи, фонтаны и всякие гидравлические штуковины. Неизгладимое впечатление произвел на гостей знаменитый Грот, и в первую очередь — помещенная в нем Венера, — да-да, та самая Венера Таврическая, которая, впрочем, еще не была Таврической, потому что и Таврический сад, в котором ей придется позже стоять, — это тоже, понятное дело, из поздней истории.

За дефицитом подробностей жанровые картинки нам рисует, как обычно, воображение. Проще всего представить напудренные парики, — вот, наверное, и князь Меншиков был в парике (и с орденской лентой), когда он внезапно появился на аллее — сам познакомился и представил сына как будущего слушателя ученых докладов. Блюментрост нам видится с тростью и чуть-чуть прихрамывающим, но это чистой воды фантазия, обусловленная фамилией лейб-медика. А что, помимо Венеры, должно было вызвать восторг? Не раковины ли Индийского океана, которые сплошь покрывали стены Грота? Кажется, Гольдбах, путешественник и неутомимый коллекционер впечатлений, должен был бы это обязательно оценить. Или водозаборная башня — с колесом, вращаемым пятью лошадьми на том берегу Фонтанки, — для фонтанов, конечно. Якоб Герман, механик, уже опубликовал трактат «о силах и движениях твердых тел и жидкостей» — так что гидравлика этого сада из области его интересов. А на это уже не хватает нашей фантазии: водяные оргáны, умеющие издавать соловьиные трели — как бы то поют рукотворные соловьи, удивительно похожие на живых. Что касается живых птиц, тысячи их — в грандиозном птичнике! Нетрудно представить живого тюленя. Четыре года назад его наблюдал Берхгольц — купающимся в фонтане, о чем и написал в своем дневнике. Кажется, это тот самый тюлень, которого доведется препарировать анатому Дювернуа (только вчера ему было послано приглашение на должность анатома в Академии). Да что тюлень! Дювернуа посчастливится препарировать слона, — о строении слона он прочтет несколько докладов! Никто из европейских анатомов даже мечтать о таком не мог — изучать внутренности слона, его необыкновенные печень и легкие!.. Только в Петербурге, и нигде больше!.. Ну не имел обыкновения персидский шах отправлять слонов в иные столицы!