Сергей Носов - Книга о Петербурге

Петербург встретил ученых радушно — казалось бы, все так, — куда же лучше; и все-таки дела тут заладились не у всех. Да и даты жизни некоторых из вновь прибывших словно вопиют о фатальной многознаменательности этого места: жизнь иных оборвалась раньше, чем закончился контракт.

Вроде бы — полный восторг. Математик Гольдбах писал из Петербурга в Кёнигсберг историку античности Байеру, как здесь хорошо, заключай, мол, контракт. Или вот, например, в «Летописи Российской Академии наук» (т. 1) цитируется письмо в Лейпциг профессора Коля — двадцатилетнему Миллеру, приглашенному в Академию студентом: «Поверь мне, ты не пожалеешь, что приехал сюда». В давнем переводе Пекарского обращения Коля в письмах Миллеру выглядят вежливей, на «Вы», — но смысл тот же: «Могу Вас уверить, что мне в Петербурге так же хорошо, как и в Германии». Миллер, вняв призывам, приедет, свяжет годы жизни с Россией, станет известным ученым, превратится из Герарда Фридриха в Федора Ивановича, отправится во Вторую Камчатскую экспедицию, напишет «Историю Сибири» и много чего еще, умрет российским подданным в Москве, а вот Коль, который его в свое время в Петербург призывал, как-то поладит с Петербургом ну очень парадоксально. Не излишняя ли впечатлительность тому виной?

Иоганн Петер Коль, академик по кафедре красноречия и церковной истории. О нем Пекарский сообщает: «В Петербурге он охотно читал лекции и без всякого вознаграждения принял на себя наблюдение за гимназиею при Академии; при всем том Колю не посчастливилось в Петербурге. Вскоре он впал в задумчивость, которая походила на сумасшествие, а потому Шумахер распорядился отправить его в августе 1727 года в Германию».

Дело не в петербургском климате и не в подавляющих психику долгих зимних петербургских ночах. Причина умопомешательства Коля — русская красавица. И кто бы вы думали? Елизавета! Будущая императрица! Историк Шлёцер (один из создателей норманнской теории) написал книгу, которая в русском переводе так и называется: «Общественная и частная жизнь Августа Людвига Шлёцера, им самим описанная»; там есть под колонтитулом «1762, январь. Императрица Елизавета» ей посвященный пассаж: «Ныне усопшая Елисавета, по мнению знатоков, видевших ее принцессою, была одна из совершеннейших красавиц своего времени. Один немецкий профессор, Коль, при виде ея сошел с ума и был отправлен в Гамбург, где он опять пришел в себя».

Замечательно, что психическое здоровье Коля в Германии пошло на поправку, — список его трудов, часть которых посвящена славянской письменности, действительно о том свидетельствует.

Кажется, у нас есть что добавить. Не о том ли казусе рассказывает побывавший в России датчанин Педер фон Хавен, чьи записки, относящиеся к эпохе Анны Иоанновны, опубликовал Ю. Н. Беспятых? В короткой главке под названием «Необычная история, приключившаяся в Петербурге с одним студентом» пересказывается слух о том, как некий «немецкий студент-юрист» некогда «возгорелся неуместной любовью к несравненно прекрасной принцессе, ныне императрице Елизавете». Фон Хавен сознается, что толком не знает, «то ли уже за само бессмысленное нахальство студента сделали придворным шутом, то ли он стал им при этой возможности, дабы остудить свою пылкую страсть. Однако хорошо известно, что его удостоили шутовского колпака и посвятили в настоящие придворные шуты, так что все и каждый могли его высмеивать, и в таком звании он и остался».

Точно! Это отголоски той истории. Академик, превращенный коллективным сознанием в некоего студента, искупает, как фольклорный герой, дерзость незаконной любви шутовским колпаком и даже, по тексту, обретает должность дурака при дворе. Не исключено, что фон Хавен, вспомнив эту побасенку уже у себя в Дании, добавил и от себя кое-что. Как бы то ни было, прекрасный пример петербургского «испорченного телефона».

Шлёцер сообщил об умопомрачении Коля через несколько десятилетий после того, как датчанин поведал о безымянном студенте, но, несмотря на большую удаленность от события, сдержанное сообщение Шлёцера, конечно, выглядит достовернее, чем слух про дурацкий колпак. Возможно, память о той неразделенной любви жила по разные стороны от российской границы в двух вариантах: как смахивающая на анекдот петербургская легенда, с одной стороны, и с другой — как запечатленное в каких-то источниках знание, которым и воспользовался Шлёцер, когда старик Иоганн Петер Коль почти уже был на пороге вечности.

Но может быть и такое: до Шлёцера, вспоминающего собственный опыт жизни в России, доходит смутный слух о каком-то студенте, влюбленном в принцессу, — о немце в русскую, — и, соотнеся факты и свои впечатления, выводит историк историю об «одном немецком профессоре».

Мне эта история по-всякому нравится. Хоть пьесу пиши!.. Академики, принцессы, любовь, шуты, Ледяной дом, «Слово и дело!»…

Вот еще один пример неприятия «парадизом Петра Великого» конкретного человека.

Христиан Мартини — он первым из академиков добрался до Петербурга (в июне 1725-го). Рекомендация от его выдающегося тезки, самого Христиана Вольфа, светила европейской мысли, была порукой ему. Но он оказался не совсем тем, кем его представляли, — не физиком. Решили считать метафизиком по причине незанятости кафедры логики и метафизики.

Известно, что он читал два дня доклад о бесконечно малых у Лейбница. Три дня — о силлогизмах в философии. Рассказывал о каком-то мальчике, обладавшем феноменальной памятью. Опять же — о перпетуум-мобиле… Что он там говорил, как докладывал — я свечку не держал, не знаю, но в конечном итоге Мартини обнаружил то, что называется на современном языке профнепригодностью или, как выразился Шумахер, «профессор не способен к тому, к чему сам приглашен».

Однако надежды Шумахера на то, что профессор уволится сам, не оправдались.

Дальнейшие сведения — от Пекарского.

Похоже, историк Пекарский вслед за бюрократом Шумахером невзлюбил героя, — первый цитирует второго: «…считаю за нужное объявить заблаговременно, что Вам не будет впредь выдаваться жалованья. Вы можете держать это втайне, а между тем подумайте о средстве, как бы выйти из такого положения с честью». И что же? Лишенный жалованья в 600 рублей, Мартини продолжает числиться в Академии более года. Тут уже мы удивляемся: что его держало в Петербурге — казенная квартира, бесплатные дрова и свечи?..

Вернувшись в Германию, он заделался экспертом по России. В своем компилятивном труде Мартини касается многих тем. «В четвертом отделе помещены объяснения разных примечательных слов и предметов, — сообщает Пекарский, — здесь в самом начале автор не усумнился войти в обстоятельные толкования непечатной брани русского народа, а закончил переводом надгробного слова Феофана на смерть Екатерины I».