Сергей Носов - Книга о Петербурге

Другой потомок по той же причине растет в Петергофе.

А сам «дедушка» в Петербурге на Каменном острове зачах еще в советские годы. В конце семидесятых спили его, за ветхостью. Долго пень торчал, высокий — все так же окруженный оградой.

И пень тоже.

Но беда не в том, что мемориальный пень ликвидировали, — он хоть и продержался несколько лет, но был все равно исполинской гнилушкой, — беда в том, что сама идея преемственности дуба омрачилась очень плохим и несколько странным событием.

Местоблюстителем назначили не «сына» и даже не родственника, но соплеменника, если так можно о черéшчатом дубе. Желуди для него подобрали не на набережной Крестовки, а в Екатерининском парке, вырастили из них дубок (эти плоды дубов зарывают не по одному в лунку, а по нескольку, так лучше). Ему уже было — по-разному говорят — 15 или 20 лет, когда он очутился на Каменном острове — окруженный оградой. Семь лет висела табличка, извещавшая: «На этом месте Петр Великий, по преданию, посадил дуб. В год 300-летия Санкт-Петербурга здесь вновь посажено дерево».

Однако это «вновь» пришлось обновлять. Произошло непредвиденное.

Октябрьской ночью 2010-го молодое дерево было не то срублено, не то спилено (сведения противоречивы), а кем — неизвестно. И зачем — неизвестно. Из вредности? По каким-то концептуальным соображениям? Может быть, в шашки-карты проиграли? А может, сектанты-дубоненавистники? Или, как в известном фильме фон Триера, кто-то сумел в себе разбудить внутреннего идиота? Это ж надо было через ограду перелезть, приложить усилия, попотеть. Причем в темноте.

А теперь думай что хочешь: дуб они, оказывается, увезли (унесли?) с собой. Детектив, однако.

Нет, правда, в Петербурге люки воруют — 300 штук за полгода. Или вот, раз говорили только что о смерти Леблона, — похоронили его у Сампсониевской церкви, тогда деревянной, — кладбище не сохранилось, в 90-е прошлого века рядом памятник первостроителям Петербурга установили (скульптор Шемякин и архитектор Бухаев), а через пять лет всю бронзу ночью украли, включая массивный стол, поработали краном, — ну так ведь это же ясно зачем.

Но кому понадобился молодой мемориальный дуб — не древесины же ради?

А может, просто клинические идиоты?

Спустя несколько дней посадили новый. Третий уже.

Растет.

Получается, что этот новый, новейший дубок за прежней оградой сам по себе памятник — старому дубу. Ну и Петру. Или конкретнее — его любви к дубам.

Есть еще такой же дуб-памятник. Его тоже к юбилею города посадили — на склоне земляного возвышения, и не за оградой он растет, а в границах стилизованного бруствера как элемент мемориала или, вернее, памятного — о котором мы говорили в начале книги — знака «Крепость Ниеншанц» (ну там еще стволы пушек, направленные на Неву…). Предшественник вновь посаженного — помните, говорили о нем? — старый дуб, до войны рос на территории верфи, в промзоне, то есть на месте шведской крепости, — предание приписывало его посадку Петру будто бы в память похороненных воинов (но раскопки здесь таких захоронений, похоже, не подтвердили). Считается, что погиб во время войны от бомбы.

Пытались вырастить новый, но этот реконструкцию предприятия не перенес.

Получается, что здесь дуб-памятник, так же как на Каменном острове, не второй, а третий дуб. Получается, что был между новым и тем, историческим, и там и там промежуточный дуб, посредник-дерево, и там и там с печальной судьбой: здесь оно стало жертвою безразличия каких-то должностных лиц, отдавших соответствующие распоряжения; там, на Каменном острове, — вандализма.

Как бы то ни было, все эти дубы посажены человеком, не сами же они тут выросли, и кто бы по какому бы случаю ни сажал исторически первородный дуб, новый дубок-памятник, если угодно, — его инкарнация; ему виднее, что было с прежним (или с прежними двумя — их ведь двое). Это теперь уже их отношения.

Старые деревья, не только дубы, особенно в черте города, легко окутываются легендами. Весной 1909-го петербургскую общественность беспокоила судьба ветхого тополя на Троицкой площади, — он тоже считался «петровским», хотя даже эпохи Павла застать не мог — не живут так долго в городе тополя.

«Но весьма возможно, что достаточно подставить изящные подпорки, — демонстрировал оптимизм корреспондент „Петербургской газеты“, всматриваясь в наше тысячелетие, — и этот „исторический памятник“ простоит еще 100 лет» [14] 30 апреля 1909 г. .

Старейшее дерево Летнего сада, а возможно, и всего Петербурга, само по себе в глаза не бросается. Легко пройти мимо, если не посмотреть на табличку: «Дуб петровского времени». Даже допетровского времени, если верить экспертизе, проведенной в 2014 году, — тогда ему дали 363 года. Впрочем, точности датировки доверять не стоит, мы внимательно прочитали отчет: возраст определяется как среднее арифметическое из нескольких, в данном случае трех, «расчетных значений возраста дерева по разным кернам», то есть по выбуренным цилиндрикам древесины с помощью так называемого бурава Пресслера. («Алиса, что такое бурав Пресслера?» — «Дендрохронологический инструмент для взятия проб из ствола живого дерева с минимальным вредом для него. Состоит из рукоятки» [15] Своим неподражаемым голосом и с изумительным умением вовремя поставить точку, робот Алиса, конечно, цитирует Википедию. Но не только из рукоятки состоит прибор, — дальше надо продолжить: «…трубчатого буравчика и полуцилиндрического экстрактора для выбуренной колонки древесины, называемой керном». .) Так вот, расчет по данным трех измерений в соответствии с приведенной в документе методикой дал результаты (в годах): 291, 451, 348. Разброс, на наш некомпетентный взгляд, значительный. И какова погрешность? Мы бы побоялись доверять в итоговом расчете точности до одного года.

Но похоже, действительно, дуб старше Петербурга. Шведы, поди, посадили?

Хотя не факт. Практиковали пересадку уже взрослых деревьев. Привозили дубы издалека. Еще не так давно в пригородных парках росло немало деревьев из столь отдаленных краев, что даже забыли, из каких именно, и возрастом они превосходили сам Петербург. Это естественно: Петербург образовывался как город приезжих, к деревьям нездешних пород это тоже относится.

Как бы то ни было, Петр этот дуб видел, точно. А дуб — Петра.

Дуб в Михайловском саду помоложе, но выглядит эффектнее, стоит красавцем посреди поляны. В 2014 году экспертиза определила его возраст — 278 лет. Петра он не застал, но посажен был раньше, чем разбили тут регулярный сад.

Хотя бы из уважения к возрасту дерева и стойкости, с которой оно переносит болезни, стоит вспомнить так называемый Потемкинский дуб. Надеюсь, он жив. Попасть на территорию Института Лесгафта сейчас непросто. Когда-то фасадом на Мойку (и Новую Голландию) выходил здесь Демидовский институт трудолюбия. «При посещении этого дома в 1843 г., — свидетельствует Я. К. Грот в „объяснительном комментарии“ к стихотворению Державина „На смерть Нарышкина“, — мы слышали от директора заведения, А. П. Турчанинова, что этот дуб был привезен из Крыма в угождение императрице Екатерине II, которая будто бы сидела под тению его во время своего таврического путешествия».