Сергей Носов - Книга о Петербурге

Как я оказался в тех краях? А была у нас поездка дружной компанией на двух внедорожниках, ее, без дураков, допустимо назвать экспедицией. Затеяли экспедицию Павел Крусанов, писатель, и Геннадий Атаев, биолог. Писатель Крусанов и профессор Атаев озабочены оба проблемой биологического многообразия.

Достопримечательностью заповедника значится дерево, имеющее единственное в своем роде почетное звание «идеальный дуб». Прямоствольный, высокий, вызывающий у меня, приезжего, дилетантские ассоциации с эвкалиптом, он растет рядом с дорогой, этот идеальный высокий красавец. Как петербургский Петровский дуб, здешний «идеальный» окружен оградой, точнее, невысоким штакетником. Это все для впечатлительных гостей. На самом деле тут немало таких «идеальных». Даже сегодня. И вот написал «сегодня», а «сегодня»-то было в 2009 году, — тогда, в середине июля, приехали мы в Шипов лес. Хотел осторожно предположить, что за прошедшее время что-то могло измениться (ожидаемо не в лучшую сторону), — погуглил «идеальный дуб», и не просто «сегодня», а вот сейчас — только что, и узнал о нем только что, во что с трудом верится: погиб! Засох в 2010-м, не выдержав аномальной жары. Да может ли быть такое? 170 лет рос, красавец (35 метров высотой, первый сучок на высоте 20 метров), образец образцам корабельным, и засох через год после нашего посещения! Поражен. Нет, правда поражен, это не рояль в кустах, не литературный прием. Надо найти фотографии — я снимал. Да могли ли мы, рядом снимаясь, представить такое — чтобы через год этого великолепного исполина спили на дрова, именно так: сухой дуб, пишут, больше ни на что не годен. Как же это — за одно лето высох? И почему он, самый из самых?

И вот еще: абзацем выше сравнил его с нашем Петровским — из-за ограды. Но напрашивается другое сравнение. Они, получается, в одно время погибли — тот молодой, посаженный в память исторического дуба Петра Великого на Каменном острове, у которого желуди должны были вот-вот появиться, и этот, лучший дуб Шипова леса, словно выросший на радость Петру, появись тут царь и увидь это чудо природы, — оба погибли в 2010 году, один от вандалов, другой от жары. На расстоянии многих километров друг от друга, и оба с именем Петра связанные.

(Коль скоро о потерях зашел разговор — вставка в скобках, докладываю: через пять дней по завершении предыдущего абзаца сходил в Летний сад посмотреть на деревья. Здешний дуб петровского времени как стоял, так и стоит — сучья скреплены по какой-то новой методе стальными растяжками. А двухсотлетнего клена рядом с Летним дворцом, отвечаю ответственно, нет. Как же так? Он и сейчас в топ-списках петербургских деревьев значится!.. Всё. Спилили. Три года назад. Устарели топ-списки.)

…Однажды увидев корабельные дубы, начинаешь понимать Петра. Кажется, понимаешь, зачем он засаживал большие площади дубами. Вместе — они тянутся к солнцу. Вместе когда — у них прямые стволы. Минимум сучковатости. В Сестрорецке он самолично посадил будто бы двести дубов, а в общей сложности счет посадкам дубов шел там на тысячи. И по дороге в Петергоф сажал он дубы.

Сейчас Шипов лес — это всего лишь остаток огромного дикого лесного массива. Вырубка тут была основательная, особенно в XVIII веке. Насколько я понимаю, главная достопримечательность сегодня — это старейший дуб. Ему — 400. На «идеального» он, пожалуй, не тянет (в кораблестроительном отношении). Тому «идеальному», думаю, подобрали замену. (Постучать по дереву, чтобы не сглазить.)

А еще мы видели дуб-другой с трещиной вдоль ствола. Из трещины источается дубовый сок — он бродит и пенится и привлекает к себе насекомых. Среди них есть необыкновенные — жуки-олени. В Европе, кажется, крупнее нет. От края до края поперек ладони. Падки на алкоголь, на эту дубовую брагу. А когда вечером пролетает над головой неведомым летательным аппаратом, хочется спросить: «Что это было?»

В петербургских парках встречаются скопления дубов, почему бы не попробовать развести у нас жуков-оленей — это я по наивности спрашивал у биологов. Отвечали, что не получится в парках. Нужен лес, дикий. С дубовыми пнями, чтобы личинки жили в трухе. С трещинами на стволах, чтобы радовать брагой жуков, — без нее им никак.

Левитан, запутавшись в женщинах, с досады застрелил чайку. Все остальное — Чехов. Чайка — живая, летящая над волной, — эмблематичная — не только прославила МХАТ и систему Станиславского, но стала еще, в известных пределах, символом всей культурной жизни Москвы. Чайка, надо признать, символ, скорее, московский, не петербургский, не кронштадтский даже. Черная «чайка» — представительский автомобиль, машина министров. «Чайка» — позывной Терешковой, и хотя он придуман безотносительно Чехова (по легенде, Гагариным), Терешкова, когда выходила на связь, дословно повторяла слова Нины Заречной: «Я — Чайка» (кстати, расстояние между родиной Терешковой и местом, где Левитан застрелил несчастную чайку, 270 километров — по лесам, полям и болотам). А потом — по Москве — Чайка с Хрущевым (и космонавтом Быковским) едут в автомобиле «чайка». Так что птица чайка — это не просто Москва, а советская Москва, кремлевская, «Красная Москва» как бы. В Ленинграде был «Чайка» разве что ресторан. Только город чаек — все-таки Ленинград. И Петербург, но не прежний, XIX века, а сегодняшний, новый. Это может показаться странным — раньше чаек в городе почти не было. Достоевский, переполненный замыслами нового романа, мог видеть их с палубы корабля, на котором возвращался из Копенгагена, но не в самом Петербурге. В Столярном переулке чайки не будили его на заре своими резкими выкриками. Нет у самого петербургского писателя в самом петербургском романе чаек. Да у него их вообще, кажется, в прозе нет, — чайкý попить на каждом шагу предлагают, а чтобы чáйку увидеть, этого никому не дано, — ну вот только в самом начале своих литературных трудов — в самом начале романа «Бедные люди» позволил молодой Варваре Алексеевне детство вспомнить — деревню и озеро с чайкой (не то ли озеро, где потом Левитан застрелит свою?). Только память о чайке героини «Бедных людей» не имеет к Петербургу никакого отношения. Не было в те времена в Петербурге чаек, а если было, то мало — как теперь снегирей. Сейчас как раз озерные чайки — так их вид называется — преобладают в городе. А прилетать они стали в город массово только во второй половине XX века. Когда мусор, включая органические отходы, стали организованно вывозить на специально отведенные места — городские свалки, позже названные полигонами.