Сергей Носов - Книга о Петербурге

Утверждается, что в первые годы тысячелетия замечено сокращение численности воробьев во всех крупных городах мира. Одной из возможных причин называют стрижку газонов и, как следствие, исчезновение насекомых, которыми воробьи кормят птенцов. Другая возможная причина — излучение антенн сотовой связи. Думаю, сотовая связь влияет и на воробьев, и на тараканов, и на людей, но справедливости ради — воробьи стали исчезать еще до появления мобильных телефонов. И до того, как пришла к нам мода стричь газоны.

Рад буду, если меня опровергнут, но первыми проблему с численностью воробьев заметили герои моей пьесы «Дон Педро», написанной в 1993 году, когда мобильных сетей у нас не было и газоны не стригли.

«Григорий Васильевич. Вы заметили, воробьи совершенно пропали… Раньше где голуби, там и воробьи… А теперь где воробьи?.. Вымерли, что ли?

Антон Антонович. Действительно… Я не обращал внимания…

Григорий Васильевич. Китайцы всю культурную революцию воробьев истребляли… и все без толку!.. А мы — раз-два и нет воробьев…»

На самом деле два пенсионера ведут абстрактный разговор о политике, а воробьи пришлись к слову, но, согласитесь, это не отменяет ценности свидетельства. Признаюсь честно, я горжусь этой ранней регистрацией воробьиного неблагополучия в экологической системе большого города.

Вот такие пенсионеры, как Григорий Васильевич и Антон Антонович, кормящие на скамейке голубей, и должны были первыми отметить уменьшение численности воробьев. То же надо сказать о наблюдательности потребителей крепких напитков, предпочитающих свежий воздух замкнутому помещению: где бы они ни останавливались — на детских ли площадках, на задворках ли общественных учреждений, всюду были готовы поделиться крохами своей нехитрой закуски с местными воробьями, которые непременно должны были откуда-нибудь появиться. И вдруг — стали воробьи исчезать. И кто бы другой это заметил?

В семидесятые годы, по оценкам орнитологов, было в городе около полутора миллионов домовых воробьев. Больше, чем любой другой птицы.

За неделю на Петроградской встретил лишь четверых — в скверике около станции метро «Чкаловская» (специально стал присматриваться, перемещаясь по городу). Правда, знакомый математик повесил в «Фейсбуке» две фотографии — селфи с неадекватным воробьем: прилетел к нему на балкон и сел на руку. Это что-то из ряда вон выходящее. (Васильевский остров, улица Кораблестроителей.) Потом оказалось, что воробей перелетел к нему с соседнего балкона, птенец, — его утром соседка подобрала в траве и принесла домой, но что-то не устроило воробья в той квартире. Математик возвратил птицу. Спустя день пишет: «Вечером столкнулся с соседкой на улице. Она так и ходит с этим орлом. Орел приветственно чирикнул и походил по моей макушке».

Голубей в блокаду не было. Нет, их не съели — съели кошек и собак. А голуби первыми почувствовали беду и — улетели из города. Массово стали возвращаться лишь к середине пятидесятых.

Ленинградцы относились к голубям противоречиво. Да и петербуржцы — тоже. Одни питают к ним нежность и кормят их. Другие презирают — «грязная птица»; считают разносчиками орнитоза.

Речь о городских голубях, «помоечных». Голубятни я уже не застал.

Когда случалось ночевать на верхнем этаже старого дома с окном во двор под склоном крыши, трудно было привыкнуть к неожиданно громкому гулкому воркованию, напоминающему о каком-то потустороннем присутствии.

Известно, что голуби любят памятники. Но петербургские голуби, мне кажется, любят особенно преданно. Хотя далеко не все памятники. Например, на аникушинском памятнике Ленину, что возвышается над Московской площадью, вы вряд ли увидите голубя, а вот на опять же аникушинском Пушкине (площадь Искусств) всегда сидит голубь, да еще не один. Мне кажется, этот бронзовый Пушкин для голубей самый притягательный в городе, — иногда на вытянутой руке располагается по четыре особи, а всего на этом памятнике в иной день можно увидеть до восьми голубей. Обычно сидит голубь на бюсте Маяковского (улица Маяковского), на голове памятника Попову (Каменноостровский проспект), а вот Плеханова у Технологического института голуби игнорируют. Моя гипотеза такова (если будет подтверждена репрезентативной выборкой наблюдений, можете назвать «принципом Носова»), она несложная: голуби предпочитают те памятники, рядом с которыми есть скамейки, — любой присевший на городскую скамью — потенциальный кормилец голубя.

Когда-то очень давно, в пору моих первых литературных опытов, понадобился мне персонаж второго плана, одержимый какой-нибудь курьезной идеей. Чтобы он, допустим, ходил по инстанциям со своей идеей, а от него бы все отмахивались. Идею для него я придумал такую: надо изготовить шапочки вроде тех, в которых плавают в бассейнах пловцы, но чтобы из них торчали палочки, похожие на зубочистки, только чуть покрупнее (можно с внутренней стороны пробить гвозди, острием, стало быть, вверх, а шляпками вниз), эти шапочки необходимо надеть на петербургские памятники. Тогда голуби не будут садиться на памятники. Самому мне эта идея показалась очень смешной, чудаковатой, и хотя сочинение так и осталось ненаписанным, я от персонажа с его курьезной идеей решил не отказываться, держал его в уме для будущих замыслов. Но вот случилось мне очутиться в Италии, в Милане. Поднялся я на крышу собора Рождества Девы Марии и увидел с изумлением, что в Европе уже давно подобное практикуется. На головах многочисленных статуй, украшающих собор (если посмотреть на них сверху или сбоку), леса таких «зубочисток», — и голуби действительно на них не садятся. А может быть, написать все-таки? — как он ходил по инстанциям и все над ним посмеивались? — а потом он приехал в Италию, а там тебе раз — Европа! Ну и что-то еще. Надо подумать. В отличие от своего до конца не проработанного персонажа, я идеей этого изобретения одержим не был, по инстанциям не ходил и не объяснял пользу идеи. А то, что меня в Италии обошли, — пусть. Но странно мне, что за все эти годы так и не позаимствовали наши чиновники, ответственные за чистоту памятников, этот зарубежный опыт, — не один же я ездил в Европу.

Возможно, у нас к голубиному помету относятся так же, как к исторической патине.

«Поребрик», «греча», «парадная», «карточка»…

Если продолжать ряд в ином направлении, можно дойти до Новой Голландии и Эрмитажа.

Говорят, «поребрик» — слово исключительно петербургское. Это не так. Еще в советские времена отмечалось в энциклопедии: «Поребрик — разновидность орнаментальной кладки…» Другое дело, что в Петербурге под словом «поребрик» понимают совершенно не то. Здесь не надо задирать голову и разглядывать кирпичную кладку, чтобы увидеть поребрик, достаточно посмотреть под ноги, вернее, вниз и направо, если вы идете по четной стороне улицы в сторону возрастания номеров домов, или вниз и налево — если в ту же сторону по нечетной.