Сергей Носов - Книга о Петербурге

Пусть будет так.

Брандмауэры — особенность Петербурга.

Реликтовое эхо петровских указов.

Недаром их любят художники.

Брандмауэр, глухая стена, — собеседник невротика, уныло смотрящего в окно. И сам же лапидарный ответ на вопросы, которые этот уставившийся на него мыслит вечными, вечными, вечными!.. — будто здесь всегда возвышались брандмауэры, — о смысле жизни, о причинах долгов и, главное, о перспективах.

Брандмауэры — напоминание о бренности бытия, но также о мощи сопротивления времени.

Брандмауэр — задник дворового театра. Театральные формы любые подойдут для брандмауэра, но лучше всего — пожалуй, малые формы. Скетч, пластическая композиция, фарс. Иной интерактивный зритель готов вызвать полицию.

Театр теней, театр абсурда, добротный реалистический театр…

Снесенный дом оставляет на брандмауэре соседнего здания контур своего прекращенного пребывания — последний материальный след своего петербургского бытия.

Брандмауэры не терпят насилия: несанкционированные окна выглядят преступлением против стиля и смысла. Но это на внешний, эстетский взгляд. Когда вы внутри старого дома и ваш коридор упирается в стену, хочется прорубить окно. Однако нельзя. Редкий случай, когда закон не только на стороне безопасности (в данном случае пожарной), но и на стороне стиля.

Я не сторонник идеи облагораживания брандмауэров стрит-артом — тем более официальным, заказным.

Не надо отягощать брандмауэры картинками — изображениями летательных аппаратов, сказочных богатырей, представителей флоры и фауны. Некоторые полагают, что монументальная живопись способна одухотворить брандмауэр и даже превратить его в предмет искусства, в памятник высокой культуры.

Петербургские брандмауэры и без того имеют историческую и культурную ценность, и я рад, что это признали официально на уровне Законодательного собрания города. Но коль скоро мы затронули тему изобразительного искусства, заметим, что петербургские брандмауэры и в этом отношении тоже артефакты самодостаточные. Что-что, а культурному контексту они способны отвечать непринудительно — без навязывания фигуративных изображений их масштабным поверхностям. Почему бы нам не вспомнить о супрематизме? Не на петербургские ли брандмауэры в свое время заглядывался Малевич?

Отец супрематизма (цитата из книги о нем Ксении Букши) утверждал: «У меня — не живопись, а цветопись, я покрываю цветом всю плоскость, чтобы луч зрения имел ровно одну опорную точку и глаз не „увязал“ в разных пространственных расстояниях».

Петербургский брандмауэр — естественный аналог этой «цветописной плоскости» в мире предметности.

На восходе или закате, если он обращен к лучам солнца, он оживает ровным, тревожащим душу свечением.

Тень на нем от соседних построек — прямые линии, отчетливый контур, углы — образец визуальной лапидарности. Не отсюда ли «Черный квадрат»?

Серьезно говорю: отсюда.

От июльских впечатлений 1913 года, когда Малевич, приехавший в Петербург, искал «опорную точку» для «луча зрения».

Убежден, что роль петербургских брандмауэров в мировой культуре недооценена.

Мне кажется, он кое-что подсмотрел у петербургских брандмауэров еще до того, как сел в поезд на Финляндском вокзале, чтобы отправиться к станции Уусикиркко, ныне это поселок Поляны. «Первый всероссийский съезд баячей будущего» — под таким названием вошла в историю авангарда встреча трех баячей-футуристов — Крученых, Малевича и Матюшина на даче последнего. Можно представить всех троих на веранде; стол, самовар, — футуристы решают поставить на сцене оперу «Победа над солнцем».

Малевич ответствен за костюмы и декорации.

Скандальное представление состоялось 3 и 5 декабря в луна-парке на Офицерской улице.

Через два года Малевич создаст свой знаменитый «Черный квадрат», но началом супрематизма объявляет 1913 год, когда он изобретал костюмы и декорации к «Победе над солнцем». Будто бы уже тогда черный квадрат изображался на занавесе (так ли оно, никто, кроме него, не помнил). Он писал Матюшину: «То, что было сделано бессознательно, теперь дает необычайные плоды».

«Плоды» — не наша тема. И чем им тогда солнце не понравилось — не наш вопрос. Но он сказал «бессознательно». Нам интересно, к чему же бессознательно обращался художник.

«Бессознательно» — значит сам не знал к чему.

А мы знаем к чему: к петербургским брандмауэрам.

Малевич — южанин, проживал в Москве: где бы еще он увидел такие обширные вертикальные плоскости? — только здесь, в городе брандмауэров — в Петербурге.

Надо заметить, в те времена брандмауэры занимали в городском пейзаже столицы более явственное место, чем в нынешнем Петербурге. Сейчас исторический вид на глухие стены во многом снят уплотнительной застройкой. Но даже Достоевский, который заставил своего Раскольникова устроить тайник под камнем перед глухой стеной , не знал таких глухих стен, какие видел Малевич. При относительной разреженности застройки (относительно наших лет) воздвиглись громады новых зданий со своими противопожарными стенами; у старых доходных домов надстраивались этажи, отчего значительно возрастала площадь брандмауэров. Нет, в начале века Петербург был действительно градом брандмауэров, и Малевич, враг линейной перспективы, глазами художника-футуриста видел это: как раскалывается пространство голыми гладкими плоскостями.

Глухая стена — устойчивый мотив позднего Малевича («Красный дом», «Сложное предчувствие», «Бегущий человек»).

А что до черного квадрата, изображенного на занавесе, Малевич скажет: «В опере он олицетворял принцип победы». Но тогда победу над солнцем, над жаром, над огненным кругом этот черный квадрат олицетворил не иначе как победой брандмауэра.

Далеко не каждый петербуржец может точно отличить главные после Большой Невы невские рукава — Малую Неву, Малую Невку, Большую Невку, Среднюю Невку — где какая и чем между собой различаются.

Между тем с реками не столь полноводными дело обстоит проще, — трудно представить человека, способного перепутать Мойку с Фонтанкой или, например, Смоленку с Черной речкой. Хотя за ту же Мойку с непривычки можно легко принять канал Грибоедова, они рядом. Скажем, если вы впервые попали на Казначейскую улицу и заметили, что этот короткий проезд двумя концами выходит на набережные, сможете задуматься: Мойка — с какой из сторон? А нет ее. И там и там канал Грибоедова, — просто он делает тут загогулину, демонстрируя себя с двух сторон улицы…