Георгий Куницын - Марксизм в России начинался со лжи

Разумеется, со стороны Плеханова ожидать, что в предисловии Маркс и Энгельс скажут что-нибудь актуальное именно по поводу развивающегося российского капитализма, было вполне естественно: община-то действительно ведь втягивалась во все более плотные слои буржуазных отношений.

Этого Плеханов от них, конечно, и ожидал.

Оправдались ли надежды? Ни в какой степени! Плеханов получает новый мощнейший удар. О перспективе развития капитализма в России в предисловии к этому русскому изданию «Манифеста», в сущности, нет ни единого высказывания... Текст же этого предисловия, между прочим, писал к тому же один Маркс. Энгельс его просто подписал. Неизвестно, были ли у него споры с Марксом, — текст согласованный. И написан он в соответствии опять-таки с основным содержанием запрятанного плехановцами письма Маркса от 8 марта 1881 г.

Маркс продолжает тут развивать ту же идею, которую он уже изложил в письме к В. Засулич. Глянем на «Манифест» в бесчисленный раз: «Рядом с быстро развивающейся капиталистической горячкой и только теперь образующейся буржуазной собственностью мы находим в России большую половину земли в общинном владении крестьян. Спрашивается теперь: может ли русская община — эта, правда, сильно уже разрушенная форма первобытного общего владения землей — непосредственно перейти в высшую, коммунистическую форму общего владения? Или, напротив, она должна пережить сначала тот же процесс разложения, который присущ историческому развитию Запада?» Т. е. пролетаризироваться по преимуществу.

Надеюсь, узнаете: ведь этот вопрос является здесь лишь иным словесным выражением все того же вопроса, на который Марксом дан ответ в его гениальном письме к Засулич. В неприятных для Вас набросках к письму Маркс не один раз приближается к цитируемым мною здесь его текстам. И, наконец, вот — дана формула.

Выглядит она так: «Единственный возможный в настоящее время ответ на этот вопрос заключается в следующем. Если русская революция послужит сигналом пролетарской революции на Западе, так что обе они дополнят друг друга, то современная русская общинная собственность на землю может явиться исходным пунктом коммунистического развития » (Соч., т. 19, с. 305; курсив мой. — Г. К. ).

Возможно, Марксу со стороны Энгельса и были высказаны новые соображения о том, что если на Западе вообще не произойдет (в ожидаемый период) революции, то это будет служить чрезмерным препятствием и для того, чтобы победила революция русская. Как бы ни было, но здесь возникает тоже новый аспект: русская революция может, кроме решения своих проблем, послужить именно сигналом для западноевропейской революции (русская — крестьянская; западноевропейская — пролетарская). Разве не ясна Вам именно очередность: сначала — русская революция, а потом — западноевропейская? Да и вспомним: произошла-то сначала действительно русская. А Вы до сих пор киваете на Запад...

События же давно состоялись! Главная идея Маркса о России была не только сохранена в его предисловии 1882 г. к русскому изданию «Манифеста», но и подтверждена тем, что революция свершилась и победила сначала в России. Вы же, несмотря ни на что на свете, десятки лет упоенно доказываете, что революция победит сначала на Западе...

Другое уж дело, во что все это потом вылилось. Нет гарантий у людей от извращения любого вообще процесса, а значит — и от его поражения. Но именно эта идея Маркса (русская революция — «сигнал») позже легла и в основу ленинской концепции «мировой революции». К тому же Октябрьская революция 1917 г. в России действительно послужила сигналом для революций в ряде стран Запада. В Германии, Венгрии, Баварии. Дело лишь в том, что одного этого сигнала оказалось недостаточно для возникновения общеевропейской революции. Но вероятность-то ее существовала. Европа была на грани. И напротив, теперь, в конце XX в., мы, можно сказать, исчерпали всю свою «сигнализацию», а на Западе вновь и вновь происходит неиссякший процесс стабилизации их капитализма. Это вовсе не то, что можно было бы с каким-то основанием назвать вызреванием так и не случившегося у них свержения буржуазного строя. Да и свержением ли окажется дальнейший прогресс? Скорее — очередным преображением.

Но тогда-то, в 1880-е гг., идея о том, что «Россия начнет», а «Германия доделает», — тогда подобная очередность событий всего лишь осмысливалась, была у своего истока, и в самом-то марксизме была лишь в голове Маркса... И тут — приспела его смерть. Одновременно началась сильнейшая активизация только-только зародившейся в те месяцы русской социал-демократии. Эта последняя, собственно, и появилась-то на свет в облике именно «западной» ее ориентации — на «Манифест» и «Капитал». Это не была ориентация на отдельную для нашей страны (именно на основе осмысления ее исторического опыта) концепцию самобытного «русского пути». Если и тут взглянуть на уже закончившийся ряд конкретных событий, то этот общинный, первобытный, уравнительный коллективизм (по Марксу — «архаический коммунизм») и был реально возрожден в результате введения в действие Декрета о земле от 26 октября 1917 г., а потом — и Закона о социализации земли. Напомню, по раннему истоку — это идеи Пестеля, Герцена, Чернышевского.

Однако это — именно реальные судьбы России. В дальнейшем я еще отдельно затрону эту проблему в связи с письмом Маркса в «Отечественные записки».

Сейчас придется обозначить яснее линию взаимодействия: Энгельс — Плеханов. Линию, поистине оказавшуюся роковой. Согласившись в 1882 г. с написанным Марксом предисловием ко второму русскому изданию «Манифеста», Энгельс тем самым формально присоединился к противоположной ему позиции Маркса о России. На какое-то время он отказался от прежней своей позиции, изложенной им в цикле статей «Эмигрантская литература» (а после — в упоминавшейся брошюре «О социальном вопросе в России»), где он резко и пренебрежительно критиковал взгляды народника П. Ткачева, опять-таки во многом близкие Марксу (в трактовке общинных «русских дел»). Теперь же, после присоединения к «русской» позиции Маркса (в 1882 г.), Энгельс стал какое-то время вновь придерживаться общих с Марксом «русских» взглядов. К сожалению, ему не удалось их сохранить. Он быстро их отбросил. Он явно менее глубоко видел слои народной жизни России, чем Маркс. К тому же его вновь и вновь стали втягивать в спор о «русских» проблемах. И народник Даниельсон, который был некогда во взаимно доверительной переписке с Марксом, и глава российских марксистов Плеханов, быстро ставший близким Энгельсу. Надо было делать выбор...

Я уже напоминал, что Даниельсон, возможно, прежде и лучше кого-либо знал именно о поддержке Марксом главного тезиса народников: о буквально судьбоносной роли русского крестьянского образа жизни — сельской коллективистской общины. Ведь именно Даниельсону писал Маркс в 1873 г. о том, что община, подобная русской, когда-то была (а где-то еще и является) ступенью развития вообще всех народов земного шара. А позже так случилось, что Даниельсон был вынужден наблюдать, как от имени Маркса разделывается Плеханов ни с чем иным, а как раз с этой идеей Маркса... Естественно, он обратился за разъяснениями к Энгельсу.