Элизабет Револь - Жить! Моя трагедия на Нангапарбат

Постепенно я начинала понимать, что могла остаться с Томеком и ждать помощи или его смерти. Но я избежала этого рокового решения, которое закончилось бы смертью не только Томека, но и моей. Врачи много раз говорили мне, что Томек, несомненно, умер вскоре после того, как ушла. Что бы тогда я, раздавленная горем, стала делать, если бы осталась рядом с ним? Возможно, и я соскользнула бы в бездну небытия. Или все же заставила бы себя сражаться, спускаться вниз, постоянно видя перед глазами жуткую картину – мертвого Томека, оставшегося на склоне?

Этого я никогда не узнаю. У меня не было возможности выбрать «хороший» вариант. Слишком поздно было уже тогда, когда мы поднялись на вершину Нангапарбат. Но я была измучена чувством вины, истерзана бесполезными и беспощадными угрызениями совести, вопросами, которые вновь и вновь задавала себе.

После окончания невероятной спасательной операции о нашей истории было написано много разных слов, и все они, посвященные тому, что мы делали и что пережили там, наверху, причиняли мне все новые страдания и заставляли снова погружаться в бездну. Суждения и комментарии летели в нас, как камни. По-настоящему тяжелую, трагическую историю пережили мы с Томеком, и только мы знаем всю правду о ней.

Было немало и поддержки, и участия, которые позволили мне вернуться домой. У меня появились новые друзья. Однако волны негатива, поспешные выводы, оскорбления разрушали меня – до тех пор, пока я не обратилась за помощью и смогла почувствовать что-то еще, кроме чувства вины, выбраться из прошлого, не задаваться бесконечными вопросами о будущем, и постараться жить в настоящем. Я разрывалась между трагедией, внутри которой продолжала жить, и рукой помощи, которую мне протягивали близкие.

Я прошла через то, что принято называть стадиями переживания горя. Первым пришел гнев. Я была в ярости, сердилась на всех в мире – начиная, разумеется, с себя, но еще и на Людовика, на пакистанские спасательные службы, на нашего агента Али и даже на Томека. Меня переполняло сострадание к нему, но в то же время я была страшно сердита на него. Он нарушил все протоколы безопасности, которые мы установили вместе: постоянно прислушиваться к сигналам своего тела; иметь запас сил; не подвергать себя опасности и иным рискам, кроме тех, которые в горах и так неизбежны; предупреждать напарника о своем состоянии; заранее позаботиться о спуске.

Я была очень зла на него, потому что если у тебя есть опыт, таких неожиданностей с тобой в горах не происходит! Том был очень крепкий и выносливый, настоящий трактор. Мы всегда заранее очень подробно изучали все возможные риски, чтобы максимально снизить их во время экспедиции. Но на этот раз Том не обратил внимания на тревожные сигналы – и отрицать этого нельзя. А я не захотела увидеть эти сигналы и не заставила повернуть назад.

Мы оба виноваты и в случившейся трагедии, и во множестве мелких ошибок, которые, накопившись, обрушились, как камнепад, и привели к катастрофе. Я виновата, что не заставила Томека прекратить восхождение и начать спуск, а на нем лежит ответственность за то, что он не был готов остановиться. Но только Томек дорого заплатил за это, и я одна осталась жива.

7 февраля 2018 года во время пресс-конференции в Шамони, в тот самый день, когда я должна была покинуть больницу, наша история стала всеобщим достоянием, пронеслась по всему миру, собрала бешеное количество комментариев, попала на радио, телевидение, в социальные сети, газеты… Для меня это был настоящий ад. То, что я пережила в горах, показалось ничтожным по сравнению с тем, что мне пришлось выдержать после возвращения.

В течение всего следующего года, даже когда мне казалось, что я чувствую себя лучше, и я пыталась возобновить социальную, профессиональную, спортивную активность, любой мелочи было достаточно, чтобы я на многие дни снова провалилась в бездну, разверзшуюся передо мной с 25 по 27 января 2018 года.

Сегодня я отдаю себе отчет – то, что мы остались живы в первую ночь, которую, спустившись с вершины Нангапарбат, провели под открытым небом, настоящее чудо. Инстинкт выживания обострил мою интуицию, заставил мобилизовать все силы, чтобы не сдаться в тяжелейшей ситуации, в которой мы оказались.

Воспоминание о второй ночи, которую я провела одна, забившись в трещину, до сих пор заставляет меня содрогаться от ужаса. То, что я выжила там, чудо в еще большей степени. От холода я должна была постепенно впасть в оцепенение, заснуть, покрываясь инеем, и навсегда остаться в той трещине. Но я боролась, использовала неизвестно откуда появившиеся силы, изо всех сил цеплялась за мир живых.

Когда наступила третья ночь, я сосредоточенно шла вперед. Отчаянное положение, в котором я находилась, заставляло мыслить предельно ясно, и я чувствовала, что моя жизнь держится на тонкой нитке. Яркая луна указывала мне путь, освещала веревки. Я действовала, а не анализировала. Шла вперед, ведомая надеждой спуститься в базовый лагерь и сделать все необходимое, чтобы помочь спасателям, которые отправятся искать Томека. Я сделала ставку на автоматизм движений, приобретенный за годы, проведенные в горах, и это спасало меня, пока я не встретила Дениса и Адама. И это было двойное чудо!

Проходили недели, месяцы. Я снова начала бегать, ездить на велосипеде, заниматься альпинизмом, снова вернулась в горы. Вместе с Жан-Кристофом мы на полтора месяца уехали зимой в Непал – в Мустанг, а потом в Кхумбу. Я воспользовалась этим, чтобы в одиночку подняться там на классический шеститысячник. Постепенно ко мне вернулся сон, кошмары посещали меня уже не так часто.

Но когда я отправляюсь на пробежку или кручу педали велосипеда, в моей голове по-прежнему всплывают вопросы. Каков мой путь? Какой во всем этом смысл? Может быть, я сама заперла себя в тюрьме? Мне всегда нужно к чему-то стремиться, и меня влекут к себе горы, вершины. Но если ты в чем-то так нуждаешься, то становишься от этого зависим. Я только золочу цепи, которыми прикована к жажде высоты и стремлению бежать. У меня нет зависимости от работы, телевизора, еды, от запрещенных веществ, равно как и от Фейсбука или Инстаграма. Но одна зависимость у меня все-таки есть и была – от горных вершин, от Нангапарбат.

И у Томека она тоже была. У Томека, в котором я видела воплощение свободы, нонконформизма, независимости – такой была одна сторона его жизни в горах. Другой была аддикция. И все это в равной степени касается и меня.

А еще передо мной вечно стоит глубоко личная дилемма. Я разрываюсь в двух направлениях: с одной стороны, я мечтаю быть профессионалом, с другой – не выношу общения с журналистами. Терпеть не могу быть клоуном на сцене, как, например, это было той осенью, во время фестиваля фильмов, посвященных горам, хотя публика принимала меня необыкновенно тепло, это пошло мне на пользу, успокоило.